Глава 5. Сердце Чащи

Ближе к полудню Ланн как будто пересёк незримый барьер, отделяющий обычный лес от Старой Чащи. Сначала изменился воздух, привычные запахи леса стали ярче, насыщеннее, живее. В этом месте не чувствовалось обречённости Северных Земель, а от обычных лесов королевства, Чаща отличалась так же, как хищный волк отличается от смирного сторожевого пса. Издревле люди подминали окружающую их действительность под себя — с помощью орудий труда или магии. Это место было иным. Оно не привыкло к человеку. Старой Чаще на человека было плевать — она жила по своим законам, что возникли гораздо раньше, чем человек.

Незримое давление древности обрушилось на плечи барона — он словно шёл по руинам старого и забытого мира. Природа вокруг тоже стала постепенно меняться. Обычные и привычные деревья и кустарники постепенно вытеснялись их хищными, заточенными исключительно на выживание, аналогами. Гордые и величественные стволы тянулись вверх на десятки метров и сходились кронами высоко над его головой, погружая всё вокруг в таинственный полумрак, в котором груды валежника и бурелома чередовались с ощетинившимися иглами зарослями.

А ещё в этом лесу витало что-то… похожее на Волю. Закрывая глаза, он ощущал вечное движение вокруг — обволакивающее и увлекающее за собой. Хищник и жертва, жизнь и смерть, вечный цикл взывал к первобытным инстинктам, что были отринуты людьми. Человек, обладающий Волей, — прежде мира — всегда видит себя. Именно его Я для него первично. Этот лес пытался изменить его, заставить жить по его законам. — Прямо как отец, — подумал с усмешкой барон.

Он прежде уже ощущал это давление, три года назад. И не слишком его опасался, это было лишь эхо, опасное, но безликое. Бескрайняя Воля, лишенная самого важного - Цели, разливалась вокруг. Чем ближе он подойдет к ее центру, тем сильнее будет воздействие, но Ланн привык жить под чуждым давлением и был уверен, что сможет справиться с этим примитивным зовом, направленным на основные инстинкты, более древние, нежели разум.

Солнца отсюда было не разглядеть, но Ланнард ощущал всем своим естеством, что близился полдень. Незамутнённый восторг захлёстывал его с каждым шагом — куда более яркий, чем во время прошлого визита в Чащу на севере. Сейчас лес его словно узнавал, — именно его он звал войти под свои зелёные своды. В этом зове не ощущалось угрозы, но Ланн был абсолютно уверен, что стоит колесу совершить половину оборота, как ласковый, наполненный любовью лес сменится мрачным лабиринтом, в котором начнётся игра на выживание. Сейчас, пока диковинные растения спрятали колючки и не пытались ухватиться за ноги, нужно было найти относительно спокойное место для того, чтобы встретить там ночь.

Чаща была полна жизни. На данный момент — сытой, мирной и спящей. Двигаясь спорым шагом, перепрыгивая через рухнувшие стволы деревьев и обходя излишне разросшийся кустарник, Ланн частенько замечал следы крупных зверей, лишь отдалённо похожие на волчьи, но значительно массивнее, с утопленными в грунт подушечками широких и толстых задних лап, словно звери иногда поднимались на них, чтобы оглядеться. В густом кустарнике он также наткнулся на застрявшие клочья меха яркого, серебристого оттенка, а на некоторых деревьях, мимо которых он пробегал, зияли свежие раны, оставленные острыми когтями на высоте больше двух метров. Обычно так территорию отмечали медведи, но следы неподалёку указывали, что это те же волкоподобные твари.

Когда погасли остатки солнечных лучей, что пробивались сквозь плотный зелёный полог, Ланн уже успел подобрать подходящее убежище для ночёвки. Это был старый, сухой, но всё ещё крепкий дуб с удобным дуплом на высоте в несколько человеческих ростов. Умирающий, печальный великан стоял в центре залитой лунным светом поляны, на небольшом отдалении от окрестных деревьев — даже молодая трава у его основания выглядела блеклой и пожухлой от почти физически ощущаемой атмосферы смерти и скорби. Посреди Чащи, что была пропитана энергией жизни, где каждый сверчок и жучок пытались походя тебя цапнуть и даже цветы были хищными, Ланнард решил, что такой вот жутковатый дубок — это его лучший друг на следующие шесть-восемь часов. В Чаще наверняка поздно светало, и барон собирался выспаться от души.

Первая ветвь располагалась достаточно высоко, но, взбежав по древесному стволу, Ланн оттолкнулся ногами и смог за неё зацепиться. Он уже чувствовал затылком голодные взгляды из ближайшего кустарника — там шевелилось что-то очень крупное и, похоже, хищное. Раздавшийся хриплый вой окончательно подтвердил подозрения барона и прибавил прыти его движениям. Ловко перепрыгивая с ветки на ветку, словно экзотичное животное-обезьян, что встречается в южных лесах, он добрался до дупла и заглянул в его чёрное чрево. Там было пусто и тихо, а запах тлена, отпугивающий местную флору и фауну, Ланнарда ничуть не тревожил.

Оказавшись внутри, он ожидал обнаружить перья, шерсть или иные следы пребывания животных в этом удобном убежище, но не нашёл ровным счётом ничего. Обнаруженный дуб в этом лесу стоял как прокажённый. Даже злое ворчание, что вскоре раздавалось со всех сторон во мгле, непроницаемой для человеческих глаз, не спешило к нему приближаться. Ланн безразлично пожал плечами и, скрючившись в три погибели, погрузился в чуткий сон, каждые пару минут выныривая из забвения от особо громкого треска кустов или рева неведомой твари, что бесновались за пределами поляны.

Ближе к полуночи задремавший Белый Барон проснулся от странных звуков: откуда-то издалека размеренно и глухо раздавались удары, похожие на биение гигантского сердца. Прислушиваясь, барон заметил, что даже волки перестали выть, а звуки леса вокруг будто замерли. С каждым ударом Ланн ощущал, как его ментальная защита слабеет и рушится, в них чувствовалась дикая, необузданная страсть. Возникло желание скинуть неудобную человеческую одежду, бросить мерзкие железки и бежать к источнику звуков, чтобы искать добычу, рвать её зубами и когтями, чувствуя сладкую кровь на губах, — доказательство того, что он оказался сильнее и будет жить. Усилием Воли, он подавил наваждение, пропустил его через себя и позволил уйти как грязной воде, а затем закутался в плащ плотнее и вновь погрузился в сон.

Интерлюдия: Ланнард

Мне тогда исполнилось десять. Со смерти матери прошло почти четыре года. Мама умерла через полгода после моего шестого дня рождения, рожая мою младшую сестру, Сэру. С тех пор отец изменился. Замкнувшись в себе и собственном горе, он предоставил заботу о сестре её кормилице, а всё своё внимание сосредоточил на мне.

Когда мне было восемь, произошло нечто ещё — неизмеримо важное. Но я ничего не мог вспомнить об этом времени. Прошлое и воспоминания о матери покрылись туманом. Они продолжали существовать на границе сознания, формируя стойкие цели, но теперь казались чужими, словно это была чья-то ещё жизнь. Я больше не чувствовал никакой связи с тем ребёнком, которым был тогда.

День за днём отец вдалбливал в меня понятия чести, рыцарства и долга, заставлял тренироваться до изнеможения, стирать ладони в кровь, обучаясь владению мечом. По вечерам, напившись, он звал меня к себе и рассказывал о прошлом — о временах, когда был простым рыцарем и сражался под знаменем королевы, а затем заслужил титул барона. От запаха вина меня мутило — как и от пропитанных гнилой ностальгией рассказов.

Уже много лет он почти не покидал усадьбу, разве что ради встреч с друзьями — баронами Гофардом и Эбельбахом, такими же пьяницами и бездельниками, как он сам. Это злило меня до дрожи, ведь я всё ещё верил в его величие — в высокий долг перед королевством и благородную цель защиты других, которой этот человек служил в былые годы. Этот разрыв между мечтой и реальностью порождал конфликт. Думаю, именно он стал причиной раскола, что в будущем изменит всю мою жизнь.