Дальше, в самом низу листа, следовали слова прощания и подпись.
— Он точно знает и помнит, о каком таком гребне речь? — усомнилась Реммиена.
— Думаю, что да. Должен помнить. Но меня беспокоит совсем другое: что если он лично захочет убедиться, что это я? Что если призовёт меня в столицу? Я совершенно не желаю его видеть.
— Не думаю, что он найдёт на это время, даже если захочет, — фыркнула Реммиена. — Подготовка к войне, визиты к союзникам… Я боюсь, что и нашему гонцу ещё придётся его вылавливать: дожидаться, пока он прибудет во дворец, или, наоборот, догонять где-нибудь в пути. — Она взяла послание, свернула его в трубочку и убрала за пояс. — Сегодня же отправлю в столицу человека. А вы оба будьте осторожны. Сдаётся мне, что эти мерзкие Геррейта так просто не успокоятся и могут натравить на вас законников с проверкой. Неспроста они спрашивали, точно ли всё было сделано как положено.
Когда она ушла, Иннидис подсел на кушетку к поникшему Ви и приобнял его за плечи. Любовник хмурился, и по выражению его лица было видно, что он гоняет в голове нехорошие, болезненные мысли. Поцелуи и успокаивающие слова лишь слегка сгладили его уныние, и тогда Иннидис попытался отвлечь его вопросом, на который, как он думал, любовнику захочется ответить. Более того, Иннидис представлял, чем именно он ответит, и даже с нетерпением предвкушал это.
— Геррейта говорили о каком-то… танце вечерней зари. Так они его назвали. Что это за танец такой? Кажется, я о нём слышал, но никогда не видел.
Слышал он о нём на самом деле только однажды, ещё в юности. Кто-то из родительских гостей рассказывал об этом танце в непринуждённой беседе, но довольно подробно. Рабы танцевали его для своих господ в их опочивальне, а из свободных людей разве что любовники могли танцевать его друг для друга, если, конечно, умели, что было редкостью. Он отличался от прочих танцев тем, что танцовщик или танцовщица выступали полностью или почти обнажёнными, а вместо музыки звучал ритм браслетов на руках и ногах, звенящих крохотными колокольчиками. Стремительные, ритмичные движения чередовались с минутами, в которые исполнитель надолго замирал в красивых, соблазнительных и при этом очень сложных позах, призванных продемонстрировать его искусность. В это время свет заката или ламп со свечами должен был находиться за его спиной, чтобы подчёркивать силуэт, изящество линий и выверенную геометрию позы. И в это время можно было приблизиться к танцовщику, коснуться и провести рукой по его телу, замершему в пленительно красивом положении…
Как Иннидис и ожидал, его вопрос и впрямь отвлёк Ви от унылых мыслей. Любовник тонко улыбнулся и глянул на него искоса и игриво.
— Станцевать для тебя?
— Ты ещё спрашиваешь!
— Тогда этим вечером, — шепнул он, приблизив свои губы к его. — На вечерней заре. Я станцую…
— Теперь я не смогу дождаться вечера, — признался Иннидис.
Он и в самом деле хотел, чтобы вечер настал как можно скорее, и они закрылись бы наедине в его покоях, в том безмятежном мире, который принадлежал только им. Но до сумерек оставалось больше нескольких часов, и Ви ждало занятие с Аннаисой. Иннидису же надо было съездить к портному и вернуться, так что, выйдя из мастерской, они с сожалением расстались друг с другом до самого заката.
ГЛАВА 16. Тяжёлое решение
Прошёл месяц, а посланник так и не вернулся. С ним могло что-то случиться в пути: дороги никогда не были полностью безопасными, и даже на патрулируемом и оживлённом великом торговом тракте нет-нет да случались разбойничьи нападения. Посланец же поехал более коротким и прямым путём, но и более рискованным. Он мог задержаться и потому, что отправился вдогонку за царём, в военные лагеря, которые тот нередко посещал: стычки на границах случались все чаще, и туда стягивали войска. Или он мог во дворце дожидаться его возвращения откуда-нибудь.
Как бы то ни было, но ответа на своё письмо Вильдэрин пока так и не получил, и оставалось неясным, было ли то письмо вообще доставлено. Это тревожило и Ви с Иннидисом, и Реммиену. С другой стороны, аккисские вельможи уехали в свой Аккис и тоже никак не давали о себе знать, так что Иннидис надеялся, что их желание заполучить себе наложника бывшей царицы всё-таки оказалось не настолько сильным. В поступной лист он тем не менее внёс задуманные изменения: соскоблил строку о яде, порвал ножом в этом месте пергамент, затем сшил шелковой нитью, а поверх, стараясь скопировать почерк, написал, что раб Вильдэрин повредился умом после гибели своей госпожи и отрезал себе ухо. Этим он нанёс ущерб своему новому господину, и тот счёл его непригодным. Далее менять фразу не требовалось: там говорилось, что в наказание за это он под именем Ви был отправлен на шахту. Теперь получалось, что наказан он был всего лишь за то, что изуродовал себя, тем самым нанеся убыток и оскорбление своему хозяину.
Такой порванный и залатанный пергамент смотрелся подозрительно, Иннидис понимал это, но ведь намеренную порчу и злой умысел ещё надо доказать, а хуже, чем та строчка об убийстве, всё равно ничего быть не может.
Самому Ви Иннидис пока что ни слова не сказал о том, что сделал, и снова запер поступной лист в сундуке. Если подделку вдруг обнаружат, пусть парень будет ни при чем. Законники и так найдут, в чём его обвинить, и пусть среди обвинений не значится хотя бы подделки документов. Правда, о новой истории с его увечьем всё равно надо будет ему сказать: случись что, в этом слова Ви должны сходиться со сведениями из поступного листа.
Несмотря на смутную и неотвязную тревогу, уже привычную и оттого почти незаметную, это осеннее время стало, пожалуй, если и не лучшим, то очень приятным периодом в жизни Иннидиса и Ви.
Сайхратские лицедеи сократили свои представления до одного раза в неделю, да и те давали только чтобы не засиживаться без дела, ведь этот их шаг в священном путешествии был уже завершён. Они уехали бы дальше, но из-за Белогривки задержались. Нога мужчины заживала неплохо, пожизненная хромота, как говорили, ему больше не грозила, но отправляться в путь всё-таки было рановато. Из дома градоначальника он вернулся на постоялый двор неподалёку от миртовой рощи, и тогда вместо лекарей Милладорина к нему направили Хатхиши: не потому, что она была хорошей врачевательницей (хотя она была), а потому, что жила неподалеку, а сайхратский язык был ей почти что родной.
У Ви появилось больше свободного времени, и он с удовольствием проводил его либо с Иннидисом, либо засев в своей комнате и переписывая рукопись. В такие дни его сложно было дозваться, даже чтобы пообедать вместе, настолько он был увлечён. Только к ужину, когда темнело, он наконец отрывался от своего занятия и присоединялся к Иннидису за общим столом. Теперь, когда Ви действительно перестал быть его прислужником, это уже не выглядело настолько двусмысленным, а потому стало возможным. Конечно, он по-прежнему не смог бы усадить его за стол со знатными гостями, если бы таковые пожаловали, но в будни и у себя дома Иннидис мог сам решать, кого желает видеть рядом за ужином.
Жара уже ушла, начались дожди, и воздух наполнился свежестью. Эта прохладная погода, пока ещё не слишком сырая и холодная, хотя уже ветреная, отлично подходила, чтобы в саду или на заднем дворе учить парня обращаться с оружием. Они уделяли этому несколько часов в неделю, и хотя Иннидис был не лучшим учителем, а Ви никогда прежде не держал в руках клинка, зато хорошо владел своим телом, а потому основные движения схватывал неплохо.
Дом остывал быстрее, чем воздух снаружи, ведь внутрь не проникали прямые солнечные лучи, зато ветер сочился в щели дверных проёмов, и помещения почти не прогревались. С утра, просыпаясь в одной постели, Иннидис и Ви зачастую не хотели вылезать из-под тёплого шерстяного одеяла, нагретого их телами. Обычно Ви первый брал себя в руки и всё-таки вставал с ложа, и тогда Иннидис чувствовал себя очень балованным и любимым созданием, ведь парень шёл на кухню и возвращался с каким-нибудь горячим медовым напитком. Приучить Иннидиса к кофе он так и не смог, зато, обнаружив его любовь к разного рода отварам из пряных трав, лимонов и мёда (которую Иннидис, как выяснилось, сам раньше едва сознавал), научился их готовить специально для него. Себе же по-прежнему варил горький чёрный напиток.
