— Это похоже на правду, — удручённо согласился Иннидис, но затем с надеждой добавил: — Сегодня к нам обещала зайти твоя Рэме… Вдруг у неё появятся или уже появились какие-то мысли?
Словно в ответ на эти слова, через несколько минут в двери покоев постучал Ортонар и, получив разрешение войти, сообщил, что явилась госпожа Реммиена и что она ждёт внизу.
— Будь добр, проводи её в мастерскую, — попросил Иннидис, после чего обратился к Ви: — Собирайся тоже. Думаю, твоё присутствие там будет не лишним.
***
У Иннидиса голова шла кругом от их перебранки, но только в эти минуты он и осознал по-настоящему, что Ви и Реммиена и впрямь были хорошими друзьями. До сих пор он хоть и знал об этом со слов любовника, но прежде и со стороны эти двое таковыми не выглядели.
Однако так яростно спорить, желая при этом добра, и в самом деле могли только друзья, чьи взгляды на жизнь сильно отличались. Они не кричали, но иногда повышали голос, и хорошо, что на третьем этаже сейчас не было никого, кто мог бы их услышать через стену. Хотя окна Иннидис на всякий случай всё-таки закрыл.
— Ну как можно даже теперь, после всего, быть таким упёртым напыщенным дурнем? — зло шипела Реммиена, подавшись вперёд.
Ви смотрел на неё упрямым взглядом, прищурившись и выдвинув подбородок.
— Лучше быть напыщенным дурнем, чем предателем, — возразил он.
— Лучше быть предателем, чем трупом.
— Вообще-то пока ещё меня никто убивать и казнить не собирается.
— Пока ещё, — передразнила Реммиена и ядовито пропела: — Ты хочешь дождаться, когда соберётся? Да и что такого сложного? Всего-то добавить несколько строк, что готов простить ему царицу и всё остальное.
— Но я вовсе не готов простить! Сказать так — значит предать и её память, и себя самого. А я всё-таки ещё не потерял совесть.
— О, Суурриз солнцеликий, дай мне терпения! — взмолилась Реммиена, воздев руки к небу. — А ты, — она ткнула Вильдэрина пальцем в грудь, — избавь нас всех от этих твоих глупых возвышенных речей. Рисковать жизнью ради той, которая давно мертва! Да тебе место на страницах какой-нибудь слезливой поэмы, а не в настоящем мире! И между прочим, — её голос сделался вкрадчивым, — когда ты рискуешь собой ради своих нелепых представлений о совести, разве ты не предаёшь вот его? — Она качнула головой в сторону Иннидиса, однако даже не посмотрела на него, по-прежнему не отрывая взгляда от Ви. — Он же будет страдать, если с тобой что-то случится, ещё и винить себя, чего доброго, начнёт.
На лице Вильдэрина отразилась растерянность, переходящая в смятение, и от Реммиены это не ускользнуло. Она решила закрепить успех, пока парень не пришёл в себя.
— Или живой Иннидис тебе не так важен, как мёртвая царица и память о ней?
Смятение на лице любовника усилилось, и Иннидис счёл за лучшее вмешаться, раз уж Реммиена, чтобы надавить на Ви, приплела и его. Тем более что в этом вопросе он и сам не был с ней согласен. На его взгляд, вполне можно было обойтись без этих мучительных для Вильдэрина строк, тем более что парню и без того было крайне сложно что-то просить у царя.
— Делать такие сравнения не слишком-то справедливо, — сказал он. — Ради меня и ради себя он уже и так написал это послание. И достаточно. Ни к чему упоминать в нём покойную царицу.
Послание и так далось Ви с трудом. Даже когда Реммиена, как до этого Иннидис, предложила написать письмо и пообещала, что футляр с ним будет скреплён печатью градоначальника Милладорина, отправлен с надёжным посланником и попадёт царю лично в руки, даже тогда любовник не сразу решился. И только когда она поделилась своими опасениями насчёт супругов Геррейта, он с обречённым видом взял бумагу и чернила. По словам Реммиены выходило, что супруги и сегодня, на следующий день после злополучного представления, припоминали Вильдэрина в разговорах, интересуясь, как именно он оказался у Иннидиса, зачем тот всё-таки решил его освободить и точно ли он это сделал. Так что Реммиена думала, что они рано или поздно захотят убедиться в этом наверняка.
Надо было видеть, с каким лицом Ви писал это письмо и как потом отбросил его в сторону, словно оно было чем-то омерзительным, а то и отравленным. Хотя для него, наверное, оно и впрямь было таковым. Впрочем, брезгливость на лице парня потрясающим образом противоречила написанному в послании. Всё-таки не зря он обучался изящной словесности: вопреки его истинным эмоциям, слова на бумаге звучали вполне дружелюбно, в меру почтительно и в то же время естественно, хотя и самую малость отстранённо. Он просил оказать помощь и даровать ему царское освобождение и помилование. Однако Реммиене этого показалось мало.
— Ты не понимаешь, о чём говоришь, — сказала она Иннидису, наконец соизволив отвести взгляд от Ви. — Помнишь ту весну, когда царь с войском проезжал Лиас? Именно тогда он узнал, что Вильдэрина отослали на медную шахту, и наведался туда, за ним. И наш дурноголовый приятель наговорил ему своих глупостей. Царь уехал, а потом ему сказали, что Вильдэрин там умер. Думаю, это случилось как раз, когда его уже везли к тебе. То есть царь считает его мёртвым, понимаешь?
— И лучше бы он и дальше так считал, — огрызнулся Ви. — Если бы не всё это…
— Но «всё это», к сожалению, уже случилось. Признаю, во многом и по моей вине. Но теперь с этим надо что-то делать. А царю надо как-то понять, что ему пишешь именно ты. Он считает тебя мёртвым, а ты в своём письме высказываешь только просьбы — и всё. Не говоришь совсем ничего, что могло бы хоть как-то указать, что ты — это ты. Откуда ему знать: вдруг это кто-то другой пишет от твоего имени, что-то проверяет или собирается в дальнейшем просить о большем? Так напиши, на что именно ты был обижен и за что его прощаешь. Этого будет достаточно, к тому же он с большей охотой выполнит твою просьбу, если ты дашь ему то, чего он хочет, если пообещаешь оставить обиды позади.
— Обиды? — Вильдэрин чуть не задохнулся от возмущения. — По-твоему, это называется обидой? Я бы ещё мог с этим согласиться, если бы речь шла только обо мне. Но не только я пострадал. Из-за него царица умерла, зная, что её предали те, кому она верила, а её последние часы были отравлены страхом за дочь. И она ведь не зря боялась, да? Я ни за что не поверю, что царевна Латтора якобы утонула в озере, как говорят. Наверняка они её убили.
— Возможно. И ты знаешь, я тоже любила нашу повелительницу, но теперь всё это совершенно не важно. И неважно, как ты там называешь эти свои чувства к Айну: обидой, ненавистью или чем угодно ещё. Важно то, что царица и её дочь уже мертвы, тогда как ты и Иннидис живы и пока свободны. И царь, если захочет, может сделать так, чтобы ты и дальше оставался живым и свободным и чтобы Иннидису тоже ничего из-за тебя не грозило. Для этого только и нужно, чтобы из твоего письма он понял, что это на самом деле пишешь ты. Потому что почерк можно подделать, а вот подробности… обид, о которых знаете и ты, и он, — нет.
— То есть речь только о том, чтобы убедить его, что это я, а не кто-то другой? — внезапно расслабившись, спросил Вильдэрин.
— А о чём, по-твоему, я тебе всё это время толкую?
— Извини… Наверное, я тебя недопонял. Тогда нет никакой сложности. Я напишу ещё пару строк. Но о другом. Но из них он тоже поймёт, что это и правда я.
Вернувшись за подставку для писем, он взял отброшенное послание и с раздражённым видом быстро что-то дописал, после чего протянул его Иннидису: читай, мол.
Иннидис и стоявшая рядом Реммиена прочли письмо от начала и до конца:
«Да будут благосклонны боги к Великому царю Иллиринскому Адданэю. Я, раб для господских радостей Вильдэрин, приветствую тебя и желаю всех благ. Я долго думал и решался, прежде чем осмелился написать это послание, в котором прошу тебя о помощи. И я никогда не потревожил бы тебя, если б сам мог справиться с невзгодами, которые меня постигли. Меня обвинили в том, в чём я не виноват, — в гибели повелительницы, и от этого человек, желающий дать мне свободу, не может этого сделать, а мне самому грозит беда. И поэтому в память о былом я прошу тебя, Великий, даровать мне твоё царское помилование и свободу, если на то будет твоя воля. Обещаю, что более не побеспокою тебя ни единой просьбой. Разве что, не сочти за наглость, хочу задать ещё всего один вопрос. Когда мы с тобой в последний раз говорили во дворце и я был немного не в себе, ты сказал, что велишь слугам поискать мой гребень с бирюзой. Удалось ли его найти? Он очень мне дорог, и я был бы по-настоящему счастлив, если б он нашёлся».
