— Правда? — Он вскинул голову, улыбнулся вначале неуверенно, самыми уголками губ, а затем игриво, обнажив молочно-белые зубы, и посмотрел взглядом манящим и жарким. — Если это правда, тогда поцелуй меня.

И Иннидис поцеловал. Разумеется, он его поцеловал, алчно и задыхаясь от нежности, теряя голову от желания. И он даже не осознал, в какую минуту они переместились из мастерской в его покои, и впервые, уходя, не запер свою мастерскую на ключ и даже не подумал об этом.

Ненасытные, они ласкали друг друга так исступлённо и безудержно, что на теле Вильдэрина, кажется, не осталось ни единого нецелованного и неласканного участка, и на теле Иннидиса вроде бы тоже. Он упивался его диким, дурманным, пряным ароматом и с тем же упоением смотрел в его затуманенные наслаждением глаза, зрачки которых почти заполнили собой радужку, и оттого глаза стали цветом как антрацит. Он искал губами губы, и находил, и упивался ими тоже, и терял себя, сам отдаваясь его ласкам, на удивление искусным, хотя удивляться этому и не стоило. Податливый и настойчивый, совсем как в его фантазиях, Ви выгибался ему навстречу, и тянулся к нему, и прижимался так крепко, что тела их как будто сплавлялись воедино. И там, в своих покоях, между прочими ласками, Иннидис наконец сделал то, что давно хотел: поцеловал обрубок его уха, пробежался губами по шраму и в ответ на его смущение тихо сказал:

— Ты ведь не думаешь стесняться меня сейчас?.. Ты прекрасен весь, хоть со шрамами, хоть без них, и прекрасен ты не только внешне… Я люблю тебя...

Вильдэрин от удовольствия зажмурился и уткнулся лицом ему в плечо.

Они провели в покоях Иннидиса остаток дня и ночь, и то нежились и разговаривали, то снова отдавались друг другу, то ненадолго засыпали, утомлённые, и опять просыпались. И казалось, что им подчиняется само время, растягиваясь в вечность. Только однажды Иннидис выглянул из покоев и что-то там наплёл Ортонару, что они с Ви работают над эскизом и пусть Сетия принесёт им чего-нибудь поесть. Хотя понимал, конечно, что по его внешнему виду — взлохмаченным волосам и кое-как надетой тунике — было совершенно ясно, как именно они «работали над эскизом».

С утра его разбудили прикосновения влажных губ к шее и тёплое дыхание. Иннидис сразу же вспомнил вчерашний день, и на него с новой силой нахлынуло пронзительно-острое счастье одновременно с изумлением: зачем он, глупец, так долго ждал и зачем мучил своими страхами и сомнениями и себя, и его?

Он повернулся к Ви и пригладил его взъерошенные после сна волосы, и сказал, как счастлив, проснувшись, первым делом увидеть его. Кошачьи глаза Вильдэрина сияли любовью, а зацелованные покраснелые губы улыбались. А потом он вдруг засобирался уходить.

— Куда ты? — нахмурился Иннидис, приподнимаясь на ложе.

— Так уже утро, мне пора, — одеваясь, отвечал Ви. — Я и так проспал завтрак, а меня ждут на заднем дворе.

— О, проклятье! — выдохнул Иннидис, рухнув обратно на ложе. — Этого я и опасался, когда говорил о будущем… Не надо, не иди сегодня.

Это и правда виделось чем-то не очень правильным и довольно странным, если по вечерам они с Вильдэрином будут предаваться любви, а утром и днём парень продолжит ему прислуживать. Только как это изменить, он не знал. Полностью освободить любовника от работы значило бы и лишить его заработка, а если платить ему деньги просто так, ни за что, то получится, будто бы Ви его наложник, а этого Иннидис тоже хотел бы избежать. Но хотя бы сегодня, после почти бессонной ночи, полной любви, парню всё-таки следовало отдохнуть, а не идти и трудиться чуть свет.

Вильдэрин, похоже, уловил его сомнения, потому что присел на кровать и тихонько поцеловал Иннидиса в губы.

— Если тебя это по-настоящему беспокоит, то, наверное, потом у нас получится что-нибудь придумать, нам что-нибудь придёт в голову… Но Мори мой друг, и сейчас он меня ждёт, я не могу оставить его работать в одиночку и даже не предупредить.

— Ты ведь толком не спал этой ночью, — сделал ещё одну попытку Иннидис.

— Да, но я отлично себя чувствую. Просто замечательно, — рассмеялся Ви и лукаво добавил: — Но вечером ты сможешь обо мне позаботиться.

Когда он ушёл, Иннидис думал ещё немного поспать, но у него не получилось. Слишком воодушевлён и до перевозбуждения счастлив он сейчас был, чтобы спокойно и мирно лежать в кровати. Так что он очень скоро вскочил и, вспомнив, что вчера так и не закрыл мастерскую, отправился туда и вернулся к работе над кошечкой. То и дело ловил себя на том, что губы расплываются в безмятежной улыбке, и нет-нет да спускался в свои покои, чтобы выглянуть оттуда на задний двор и увидеть там Вильдэрина.

Слуги, вероятно, обнаружили, что Ви не ночевал у себя, а кто-то, может, заметил, что с утра он спускался со второго этажа. И уж наверняка они обратили внимание на его распухшие от поцелуев губы и, конечно, сделали выводы. Так что в ближайшее время сплетничать о них двоих, скорее всего, будут много. Только бы не слишком досаждали этим Вильдэрину, а уж Иннидису дела нет до сплетен. Разве они имели значение, когда он так обезумел от счастья, что готов был обнять весь мир?

Вечером, когда его нежный любовник снова пришёл к нему и называл своим любимым Иннидисом, и прекрасным зеленоглазым скульптором, и прочими ласковыми словами, он всё-таки поинтересовался у него, поняли или нет слуги, что между ними произошло, и как себя повели.

— Мне кажется, поняли, — ответил Вильдэрин. — Иногда поглядывали с любопытством, я видел. Наверное, потом не удержатся и будут меня дразнить, — усмехнулся он. — Но они любят тебя и хорошо относятся ко мне, поэтому, думаю, только рады за нас.

Пожалуй, это действительно было так. Да и разве возможно было относиться к Ви дурно?

— Но скажи мне, Иннидис, — с заинтересованным и немного лукавым выражением лица Вильдэрин склонился к его уху, — мне давно не давал покоя вопрос: чем же я так раздражал тебя поначалу, когда ты вернулся из Эшмира? Теперь-то ты уже можешь мне ответить?

Иннидис рассмеялся:

— Ты раздражал меня тем, что очаровал сразу же, как я тебя увидел.

Он очаровывал его и прямо сейчас, когда лежал, обнажённый, рядом, водил пальцами по его груди, смотрел своими жгуче-чёрными глазами и улыбался. Мягкие волосы разметались по плечам и подушке, тепло поблескивая в золотистом свете ламп, и, от счастья пьяный, Иннидис чуял их одуряющий аромат.

ГЛАВА 13. Бесценный

В следующие недели Иннидис словно бы оказался в зачарованном мире. Вроде ничего вокруг не поменялось, но мир вдруг начал казаться безопасным и добрым местом, населённым сплошь хорошими людьми, в котором исчезли боль и горе, зло было легко победимо, а Иннидиса защищали сами боги. Он чувствовал это и тогда, с Эйнаном, в первые несколько месяцев после того, как они друг другу открылись. То же он ощутил и теперь. И хотя понимал, что это только иллюзия, сотканная из счастливой влюблённости, но очень уж хотелось подольше задержаться в чудесной нереальности, полной любви и добрых людей.

Одна из этих добрых людей сидела сейчас перед Иннидисом в своём лёгком струящемся платье и позировала, держа в руках лиру. Недавно он как раз закончил глиняную модель бюста, который оставалось только отлить в бронзе, и наконец приступил к изготовлению статуи в полный рост. Каркас подготовил ещё дней десять назад и нужный слой глины на него уже нарастил, теперь приступил к лепке и надеялся успеть как можно больше, пока Реммиена здесь, потому что в следующий раз она могла явиться только через неделю с лишним.

Однако как бы он ни хотел сделать за сегодня побольше, это не значило, что можно забывать о перерывах, тем более что его влиятельная натурщица выглядела усталой.

Иннидис отошёл от заготовки, ополоснул руки и предложил Реммиене отдохнуть, выпить вина и, может быть, пройтись по саду и размять ноги. Она с готовностью согласилась, но с ироничной улыбкой добавила, что сидеть без движения ужасно утомительно и она уже начинает жалеть, что согласилась на ростовую статую. Иннидис, в общем-то, подозревал, что вряд ли в дальнейшем, после завершения этой скульптуры, будет видеть её в качестве натурщицы.