Црахоци Ар-Усуи, выслушав слугу, поднял взгляд на Иннидиса и быстро-быстро закивал, заулыбавшись, кажется, довольно искренне. В его глазах светилась добрая весёлость, которая тут же заставила почувствовать к нему расположение и улыбнуться в ответ. Тэнджиец что-то сказал, что-то длинное и, судя по эмоциональности высказывания, любопытное. Но высказывание это, пройдя через уши и уста слуги-переводчика и Роввана, сократилось до сухого: «Он обучался в Эшмире, в месте, где учат художников. А где или у кого учился Иннидис?»
Услышав ответ (также переданный по цепочке), тэнджиец снова закивал: как выяснилось, он слышал о старом Амелоте, ему даже доводилось видеть парочку его работ, и Амелот, оказывается, тоже учился в Эшмире, только ещё раньше.
Любопытно, что сварливый старик никогда не рассказывал об этом своему ученику.
Под конец этой странной беседы, половина из которой точно осталась не понятой ни одной из сторон, Црахоци вдруг произнёс на ломаном иллиринском:
— На память. Для милый юноша, — и пошарил в поясной сумке, что-то из неё доставая.
Иннидис вообще-то давно был не юноша, всё-таки уже слегка за тридцать, но, возможно, пожилому художнику он таковым казался, ну или просто тэнджиец не знал другого слова.
Црахоци Ар-Усуи вытянул руку, что-то сжимая в кулаке, потом разжал пальцы, и на длинной тонкой ладони Иннидис увидел маленькую, даже крошечную фигурку из сердолика. Это был мальчик-рыбак, присевший на корточки с удочкой в руке. Удивительно, как тэнджийцу удалось из такого твёрдого материала высечь настолько маленькое точное изображение, воспроизводившее мельчайшие подробности: оживление на лице и мягкие складки одежды, напряжение в пальцах и даже то ощущение, будто рыбак вот-вот вытащит из воды удочку с пойманной на крючок рыбой.
— Это восхитительно! — совершенно искренне сказал он, не отрывая взгляда от фигурки. — Спасибо тебе!
ГЛАВА 3. Ночные крики
Иннидис любил мягкий утренний свет, нежной позолотой наползающий на мир вокруг, только что серый. Особенно это ощущалось снаружи — сильнее, чем в домашней мастерской, которая хоть и была просторной и с широкими арочными окнами, но стены-то никуда не девались, и матовое сияние спотыкалось о них, рассеиваясь по саду.
Несколько дней назад он с помощью Мори спустил мраморную Мстительницу и глиняную модель вниз, под навес среди деревьев неподалёку от огороженной камнем плавильной печи. Сейчас, летом, дождей уже не ожидалось, а от полуденного зноя оберегала листва олив и защищало натянутое сверху матерчатое полотно.
В эти дни, спускаясь на заре в сад, чтобы поработать при своём излюбленном освещении, он не раз натыкался на первом этаже на Чисиру и Ви. После того как недавно девушка уговорила его выйти сначала на ужин, а потом и на улицу, он стал куда чаще перемещаться по дому и не только. Видимо, единожды преодолев свой страх, теперь не так сильно боялся. Да, он по-прежнему с опаской посматривал на Иннидиса и на всех, кроме Чисиры, но хотя бы перестал шарахаться и сжиматься всякий раз, как в ожидании удара.
Более того, как выяснилось, Ви начал молча, ни о чем не спрашивая, помогать девушке с утренней уборкой. Иногда Иннидис видел, как он подметал крыльцо, смахивал пыль с гипсовых статуй в гостиной или протирал стол. Справлялся он с этим довольно ловко, невзирая на слабость и лёгкую хромоту, словно эти действия были для него привычны. Вероятно, так оно и было, ведь где-то же он прислуживал до того, как его отправили на медную шахту. Вполне возможно, что прежде он был домашним рабом, но или провинился чем-то, или его хозяевам срочно понадобились деньги. Поэтому не было ничего необычного, что Ви делал работу, к которой когда-то привык, и делал её хорошо, хотя и быстро утомлялся. Удивительнее, что он приступил к ней, не дожидаясь просьбы или приказа.
Иннидис сначала решил, что это Чисира попросила, но девушка сказала, что даже не думала и что парень сам, не говоря ни слова, как-то раз взял метёлку и пошёл на крыльцо. Эти двое, судя по всему, вообще почти не разговаривали друг с другом, но при этом каким-то образом понимали один другого. По крайней мере, так Иннидису казалось.
Как бы то ни было, его радовали изменения в состоянии Ви. Если так пойдёт и дальше, то парень сможет работать у него какое-то время, а Иннидис сможет платить ему, как и другим слугам. Это важно, когда бывшие невольники, с одной стороны, чувствуют себя полезными, работая, а с другой — потихоньку привыкают что-то за свою работу получать. Хотя поначалу у большинства из них это вызывает недоумение и непонимание, а деньги они воспринимают не как плату, а как подарок доброго хозяина.
Иннидис, правда, пока так и не придумал, как освободить Ви, если по бумагам он им и не владел. Возможно, нужная мысль придёт позже, время ещё есть. Сейчас всё равно нельзя отпускать Ви на свободу по-настоящему, ещё слишком рано — это всё равно что выбросить ребёнка в бурлящую реку.
Новое снадобье Хатхиши наконец начало помогать. Ви по несколько раз на дню закапывал в глаза приготовленные врачевательницей капли, накладывал мазь и теперь значительную часть времени ходил без повязки — похожая на нарост опухоль на правой стороне лица почти ушла. Хотя веки по-прежнему оставались красными и воспалёнными, кожа под ними шелушилась, а заплывшие глаза-щёлки слезились, по крайней мере, гной уже не сочился и не налипал на ресницы жёлтой коркой.
Залысины на короткостриженой голове тоже потихоньку начали зарастать. Теперь разной длины волосы торчали клочками, почти закрыв те рубцы, вокруг которых прежде были проплешины. Как показалось Иннидису, то были следы звериных покусов, а не плети или других ран. На кистях и левом предплечье виднелись похожие отметины, ставшие заметными, как только струпья на коже рук подсохли и отпали. И если бы Иннидис обратил на это большее внимание, возможно, удалось бы избежать случившегося в один из следующих дней.
Очередным утром он вышел поработать над статуей. Чуть поодаль, у персиковых деревьев, Чисира срывала с веток созревшие плоды — кухарка Сетия думала что-то сготовить из них к вечеру. Мори переподвязывал виноградные побеги к деревянной опоре. Обычно он занимался садом по вечерам, но сейчас, когда здесь находилась Чисира, не мог не покрутиться рядом. Ви сидел на земле, собирая в отдельную кучу упавшие и подгнившие персики, чтобы потом выбросить, но замер, увидев Иннидиса у статуи в просвете между деревьев. Через минуту возобновил своё занятие, но движения его замедлились, и он как будто начал действовать на ощупь, одновременно наблюдая за работой над изваянием. От Иннидиса, который ещё не успел увлечься как следует, его любопытство не ускользнуло.
— Если тебе интересно, Ви, ты можешь подойти ближе! — позвал он. — Я не возражаю.
Немного посомневавшись, парень поднялся и приблизился. Всего на несколько шагов. Остановился прямо у кромки гравийной дорожки, разделявшей сад на две части, и не решился её пересечь. Хотя учитывая его постоянную настороженность, одно то, что он вообще подошёл, уже было достижением.
Впрочем, приятная безмятежность этого утра, казалось, сама по себе навевала спокойствие. Мягко шелестела листва от тихих дуновений ветра, чирикали садовые славки, жужжали тяжёлые шмели. С заднего двора доносился радостный лай, слышалось фырканье лошадей, долетал беззаботный голос Орена: мужчина кормил кроликов и, как всегда, громко и весело с ними беседовал. Протяжно скрипнула дверца в ограде между садом и задним двором, и Орен вышел из неё, грузно потопал к воротам, напевая задорный мотив, и лай, приближаясь, вторил ему.
Иннидис повернулся на звук и тут же понял, что сейчас может произойти. Однако сделать уже ничего не успел.
Огромные рыжие собаки — сука и её годовалая ще́нка — были приучены стеречь дом от посторонних, но людей, которых хозяева сами впустили внутрь и чей запах уже был знаком, воспринимали разве что как возможных товарищей для игр. Но Ви об этом не знал. А даже если бы и знал — одного этого обычно недостаточно, чтобы совладать с въевшимся страхом.
