На следующий же день после того разговора родители вызвали Иннидиса в приёмную залу — комнату для внушений, как называли они с сестрой это помещение. Мать сидела на стуле с высокой спинкой, холодная и красивая, а отец стоял, опёршись ладонью о низкий круглый стол, и то и дело поправлял сползавший с плеча серебряный браслет-спираль в виде змеи. Почему-то именно это его движение врезалось в память особенно отчетливо, и теперь всегда при воспоминании об отце первым делом в голове всплывал этот образ: высокий мужчина с мрачным лицом и яркими изумрудными глазами стоит и раз за разом поправляет браслет.
— Мы подобрали тебе будущую супругу, Иннидис, — с ходу заговорил отец. — И уже обо всём договорились с её родителями. Вы поженитесь, как только она отметит праздник своего взросления, а это случится через два года. И до той поры тебе придётся вести себя осмотрительно. Нельзя, чтобы её родственники подумали, что их будущий зять будет слишком редко посещать ложе своей жены, и оттого возникнут сложности с рождением наследников.
— А чтобы до них не дошла всякая клевета о тебе, — вторила мать, вскинув подбородок и отбросив за плечи длинные вьющиеся волосы, — отныне тебе запрещено встречаться с этим твоим рабом. Завтра же он отправится на подворье, займётся скотиной или ещё чем-нибудь. И на обучение к Амелоту ты также вернёшься без него.
Отец одобрительно кивал в такт её речи. Между его родителями никогда не было ни любви, ни дружбы, и друг с другом они вели себя столь же холодно, как и со своими детьми. Зато они были друг другу неплохими соратниками и на дела и выгоды семьи смотрели одинаково.
— Когда женишься, когда твоя жена понесёт, — снова заговорил отец, сурово и даже неприязненно глядя на Иннидиса, — вот тогда заведёшь себе хоть десяток таких Эйнанов, а до той поры…
— Эйнан только один, — процедил Иннидис, не желая выслушивать всё это, — и я люблю его. Будь он хоть на подворье, хоть где угодно ещё, я никогда от него не откажусь. И мне всё равно, если кому-то придётся это не по нраву.
Некоторое время родители молчали, смотря на него со смесью удивления, неверия и возмущения: они не привыкли, чтобы сын им перечил, тем более из-за раба, ими же и подаренного. Мать пришла в себя первая и глянула на отца с упрёком.
— Я же говорила: не следовало позволять ему учиться художеству. Насмотрелся там на голых мальчишек-натурщиков — и вот итог. Надо было отправить его в воинскую школу.
— А там бы он на кого смотрел, по-твоему? — фыркнул отец. — И не только бы смотрел, а ещё и щупал.
Отец намекал на обучение борьбе как части воинского искусства, а борцы обычно и тренировались, и состязались обнажёнными или полуобнаженными.
Мать не смогла ничего возразить или не захотела, и больше родители друг с другом не спорили, вместо этого набросились на сына с внушениями, обвинениями и насмешками. Он, однако, был непреклонен в своём нежелании отрекаться от Эйнана и совсем не думал — дурак! — чем это может грозить самому Эйнану. А ведь до совершеннолетия оставалось года полтора, и тогда подаренный родителями друг всецело перешёл бы в его собственность. И если бы Иннидис притворился и потерпел это время, как и советовала не по годам разумная сестра, тогда, возможно, возлюбленного не продали бы, и он бы не погиб. Но Иннидис такое притворство посчитал трусостью и предательством, не задумался о последствиях своего порывистого решения — и как раз этим и предал Эйнана.
Всё-таки неспроста он считал себя не слишком сообразительным. С годами это как-то сгладилось жизненным опытом, но тогда не было и его…
Эйнана увозили посреди ночи — Иннидиса разбудили его крики. Наверное, возлюбленный сразу понял, что его забирают без ведома друга и подальше от него. «Иннидис! Останови их! — доносились из-за окна истошные крики. — Помоги!» Следом раздалась ругань, послышался звук удара, и любимый голос умолк.
Иннидис, не одеваясь, бросился к двери своих покоев — и обнаружил их запертыми с другой стороны. Он заколотил по двери — без толку. Метнулся к окну, чтобы выпрыгнуть из него — и струсил. И вот этого он тоже не мог себе простить. Его покои находились на втором этаже, и хоть это было довольно высоко, но внизу была поросшая травой мягкая земля, и он мог бы переломать себе ноги, но вряд ли погибнуть — а мог бы приземлиться удачно и догнать повозку, увозящую Эйнана, или хотя бы проследить, куда его увозят. Но Иннидис так и не выпрыгнул…
В следующие дни он запоздало пытался воспользоваться советом сестры и всячески доказывал родителям, что Эйнан ему маловажен и что раньше он утверждал обратное исключительно из нежелания жениться, но с тех пор уже примирился с мыслью о браке и, конечно, он женится, на ком они скажут, как и положено хорошему сыну. А они, может, в свою очередь удовлетворят его любопытство и скажут, куда увезли Эйнана?
Естественно, ничего они ему не сказали, а когда Иннидис сам начал искать друга, всячески препятствовали, то лишая средств и не позволяя взять лошадей, то и вовсе не выпуская из замка. Только снова уехав к Амелоту, Иннидис смог по-настоящему заняться поисками друга. Это мешало обучению, но сварливый мастер, как ни странно, отнёсся к своему ученику с пониманием…
Иннидис поймал себя на том, что хоть и думал удержаться от воспоминаний в это безмятежное утро, а они всё равно его настигли. А раз так, то стоило бы поделиться ими с любовником, когда тот спросил, как всё случилось. Тем более что сам Ви был очень с ним открыт и мог рассчитывать на ответное доверие и откровенность.
Он повернулся к Вильдэрину, чья голова покоилась возле его плеча, собрался заговорить, но увидел, что глаза парня закрыты. Если уснул, то это неудивительно: наверняка опять вскочил на заре, а легли они довольно поздно. И может быть, такой непостоянный и беспокойный сон тоже был следствием тех истязаний, которым его подвергали на шахте.
— Милый мой… — шепнул Иннидис, очертив кончиками пальцев овал его лица. — Я ведь люблю тебя ничуть не меньше, чем любил Эйнана.
Как оказалось, Вильдэрин всё-таки не спал и потому ответил — не размыкая глаз и тоже шепча:
— Спасибо, что сказал мне это. И я тоже… — Его ресницы дрогнули и взметнулись, и чарующий взгляд пронзил Иннидиса. — Я тоже люблю тебя ничуть не меньше, чем любил её… Я это знаю точно. А ещё я знаю, что хоть и был для неё очень ценен, но для тебя… для тебя я бесценный, я это чувствую.
— Ты такой и есть. Бесценный…
Иннидис обнял его, прижал к себе, и вместе они снова уснули.
ГЛАВА 14. Люди из прошлого
К старому полуразрушенному амфитеатру с лёгкой руки Реммиены начали стекаться не только простые горожане, но и лиасская знать. Ведь если сам градоначальник и его супруга не побрезговали посетить представление чужестранцев, то и другим, как выразилась Аннаиса, тоже можно. К тому же здесь, в Лиасе, почти не было других подобных развлечений, и чтобы посмотреть театральное действо, приходилось ехать в Тиртис.
Конечно, зрелища, которые устраивали чужаки, отличались от иллиринских, а половина вельмож к тому же не знала сайхратского наречия, но те, кто знал, пересказывали остальным сюжет, да и по действиям и эмоциям артистов многое можно было понять. В скором времени сайхратские лицедеи стали довольно известны в городе, а заодно с ними и Ви.
С одной стороны, это радовало Иннидиса, и он гордился возлюбленным, а с другой, это же его и тревожило. Молодой красивый прислужник и прежде привлекал внимание некоторых горожан, а теперь люди задались вопросами, кто он, откуда взялся, как очутился в их городе и попал к Иннидису Киннеи. Те же, кто знал, что когда-то он был рабом для утех, а после освобождения стал его любовником, теперь заинтересовались подробностями, что было попросту небезопасно, ведь с документами на Ви было далеко не всё в порядке.
Реммиене, вероятно, тоже пришло это в голову, но слишком поздно. Наверняка она искренне хотела увидеть своего друга на арене театра и поддержать его, а заодно привести больше зрителей, но не учла, что у возросшей известности артистов есть и оборотная сторона.
