Работа над статуей, уже почти завершённой, в последнее время сильно замедлилась, почти замерла, а когда они всё же возвращались к ней, то Иннидис уделял внимание только голове и лицу, кистям рук и виноградным побегам у ног Лиирруна. Тело он, к счастью, закончил ещё в самом начале осени, заранее предполагая, что если и вернётся к нему, то лишь для того, чтобы отшлифовать что-то по памяти. Вынуждать любовника неподвижно сидеть в холодной мастерской в полуобнаженном виде и босым он точно не собирался. Да и ему самому тоже следовало сократить работу, чтобы дать отдых кистям и запястьям: они уже начинали ныть и неметь, как это часто бывало при похолодании, и он знал, что если совсем не обращать на это внимания, то с годами станет только хуже. Его наставник Амелот к концу жизни мучился сильными болями и, хотя оставался замечательным учителем, сам уже почти не ваял скульптур и не писал картин.
Впрочем, в таком полувынужденном безделье Иннидис находил своё удовольствие. Осенняя неторопливость и леность, тёплые объятия Ви и тихие беседы под бьющий по крыше и окнам дождь создавали дивное ощущение, будто время замерло и никуда не надо спешить, и всё это погружало в чудесное состояние душевного покоя, уюта и неги.
Оно было грубо разрушено, когда на поросшем осокой и ракитником берегу реки Сердаль неподалёку от одного из трактов были обнаружены останки посланника. Судя по их состоянию, погиб он уже давно. То ли утонул на переправе разлившегося из-за дождей бурного Сердаля: водный поток смыл мост (не такое уж редкое явление в это время года), гонцу пришлось искать конный брод, но попытка перебраться на тот берег оказалась неудачной. То ли несчастного парня ограбили, убили, а тело выбросили в реку. После же его снесло течением и прибило к берегу. Сейчас уже сложно было узнать, как именно это случилось. Никаких ценных вещей при нём не обнаружили, но они могли быть растасканы уже с трупа. Письмо правителю, само собой, тоже исчезло. Ещё и время было безвозвратно потеряно: пока нашли тело, пока весть об этом добралась до Лиаса, прошло несколько недель.
Реммиена была вне себя.
— Бедный Халдис! Для того чтобы вот так просто утонуть на переправе, он был слишком ловким и умным! Конечно же, его ограбили и убили! Скоро уже вообще никто не сможет путешествовать без дюжины охранников! А патрульные вместо охраны трактов занимаются отловом безобидных бродяг и пьяниц или вообще шляются без дела! Дармоеды, бездари и проходимцы! Царям надо было всех этих патрульных на войну со степняками отправить, всё больше проку было бы!
Вообще-то на охрану всех трактов никаких людей не хватило бы, а этот был ещё и второстепенный — как раз из-за того, что его пересекала река, опасная во время дождей. Патрульные же не могли находиться на всех путях одновременно. Но Реммиена не желала искать им оправданий. В конце концов, и она, и Милладорин (знал он о том или нет), тоже рисковали, когда запечатывали письмо печатью градоначальника. Если оно вдруг попадёт или уже попало не в те руки, то возникнет вопрос, почему Милладорин использовал свою печать для письма невольника, которого обвиняют в преступлении. Конечно, для градоначальника и его супруги это вряд ли могло обернуться чем-то по-настоящему плохим, но некоторые неприятности доставило бы. Реммиену здорово это злило, и она ругалась не хуже Хатхиши. Вильдэрин, впрочем, утверждал, что скоро она успокоится и начнёт мыслить здраво.
— Я не думаю, — говорил он сразу и Реммиене, и Иннидису, — что это письмо могло бы кого-то заинтересовать. Разбойники или бродяги и читать-то вряд ли умеют. Наверняка пустили его на розжиг костра. Вот гибель твоего посланника — это по-настоящему ужасно, ведь он был ещё совсем молод… А письмо… — Ви помотал головой. — Честно говоря, я изначально не очень-то верил, что из этой затеи выйдет толк.
— В таком случае, — проворчала Реммиена, с размаху опускаясь на кушетку в мастерской, — нам остаётся только надеяться, что это послание и правда не попадёт в руки кому не надо. Пусть затеряется и сгинет. — Она тревожным движением перебирала жемчуг на шее, затем тяжко вздохнула. — Прости меня, Вильдэрин. Я правда хотела помочь, но, кажется, только навредила ещё сильнее. Надо было сказать Милладорину, чтобы не приводил этих вельмож на представление. И не надо было настаивать на этом проклятом письме. Не зря ты так сильно не хотел его писать.
— Я не хотел его писать совсем по другой причине, ты же знаешь. И кстати, по этой же причине я вообще оказался в таком положении. Потому что не хотел и не стал ни о чём его просить, когда мог… И уж в этом точно нет твоей вины. Да и с этими вельможами… Они точно так же могли наткнуться на меня где-нибудь в городе и точно так же узнать. Но, кажется, всё обошлось. — Он пожал плечами. — От них никто не приходил, ничего не спрашивал, а они сами просто уехали и, надеюсь, забыли обо мне. В конце концов, кто я для них? Всего лишь один из множества рабов для развлечений…
Однако Ви ошибался, и сильно. Всего через два дня после этого разговора, как раз в тот вечер, когда парень ушёл к артистам, к ним домой пожаловал невзрачный человечек с пегими волосами. Его субтильное тело утопало в тёплой шерстяной тунике, перехваченной добротным кожаным поясом с медными накладками и длинным кинжалом, а ещё с пояса свисала тонкая цепь и узкое железное кольцо на ней, символизирующее рабский ошейник. И это не предвещало ничего хорошего.
Ортонар провёл посетителя в гостиную, где Иннидис встретил его сидя в кресле, а ему предложил устроиться на диване. Гость поблагодарил, но садиться не стал, вместо этого коротко поклонился, представился Тихлесом Хугоном, наёмным стражем государственной службы по розыску беглых рабов, и предъявил письмо о полномочиях, подписанное и скреплённое печатью высшего чиновника. Это значило, что мужчину везде обязаны были принять и ответить на его вопросы.
При виде этого человека Иннидис весь похолодел и сжался, и от острого приступа тревоги свело живот. Пытаясь не выдать испуга и смятения, он отстранённо и вежливо произнёс:
— Всех благ, любезный. Чем я могу посодействовать тебе в твоём деле?
— Досточтимый господин Иннидис, — блёклым голосом, соответствующим его внешности, начал Тихлес Хугон, — в нашу службу поступили сведения, что у тебя, возможно, находится очень ценный раб. В нём опознали бывшего невольника покойной повелительницы, да будет благословенна память о ней. Меня направили проверить, так ли это, и если да, то убедиться, что с купчей и прочими документами всё в порядке. Не сочти за недоверие к тебе, господин, — он снова поклонился, — но этот раб, он очень непростой, и есть подозрение, что беглый. Невольники, подобные ему, обычно очень хитры и коварны, и, может быть, он ввёл тебя в заблуждение. В любом случае я обязан выполнить приказ и всё проверить.
— Разумеется. Я понимаю, — сказал Иннидис, стараясь сохранять видимое равнодушие. Отпираться сейчас смысла не было, и единственное, что оставалось, — это делать вид, будто всё в порядке, и надеяться, что охотник за беглыми невольниками не станет копать глубже и удовлетворится тем, что прочтёт в документах. — Я понимаю, о каком рабе идёт речь, только он уже не раб: примерно полгода назад я дал ему вольную.
— Да, об этом мне также сообщили. Позже мне нужно будет посмотреть и на неё тоже, но сначала я должен удостовериться, что он был приобретён именно тобой, и что сделка была законной. Ещё раз прошу меня простить за доставленные неудобства, господин. Могу я взглянуть на купчую?
— Конечно, — кивнул Иннидис, поднимаясь с кресла и направляясь к двери. — Подожди немного, сейчас я её принесу.
— Помимо купчей мне понадобится ещё и его поступной лист, — бросил вдогонку мужчина.
Иннидис обернулся.
— Вообще-то я отдал его самому вольноотпущеннику вместе с документом об освобождении… — начал он, думая этим и отговориться, но тут же понял, что лучше не стоит. Этот Тихлес Хугон просто явится к нему ещё раз или бросится разыскивать Ви. И найдёт, причём скорее рано, чем поздно. — Но пока что он всё хранит у меня, и я знаю, где что лежит, так что, пожалуй, могу показать и поступной лист.
