— Но выходит, ты потом снова каким-то образом сумел вести жизнь вельможи?.. Неужели рисуя на улицах можно на это заработать?

— Нет, конечно, — криво усмехнулся Иннидис. — Просто до родителей однажды дошли слухи, чем именно я занят. Для них это было всё равно, как если бы я был уличным музыкантом или лоточником. И как бы они ни хотели меня проучить, но подобные занятия их отпрыска бросали тень на всю семью, тем более что сестре к тому времени уже начали подыскивать мужа… И тогда от них пришёл человек и передал, что родители вернут мне денежное довольствие, если я брошу свой уличный промысел. Сначала я хотел отказаться, а потом подумал… будь у меня деньги на лекаря, может быть, тот старик прожил бы дольше. И я согласился. Смог снять себе небольшой дом, в одной из комнат устроил мастерскую и начал делать статуи на заказ, сначала простые, для обычных горожан, а потом, постепенно, среди заказчиков начали появляться и знатные люди, с более интересными во всех отношениях заказами. Свободные деньги, которых тогда было немного, я вкладывал в торговлю. Отец и мать, как только поняли, что на улицу я больше не вернусь, опять лишили меня довольствия, но мне это было уже не так важно. Чтобы содержать пару слуг и маленький домишко в пригороде столицы, который я в итоге выкупил, мне уже и своих денег хватало… Но я часто думал: если бы я только решился на всё это раньше, если бы мы с Эйнаном сбежали вместе ещё тогда, а потом дождались моего совершеннолетия, до которого оставался всего год… Он был бы тогда жив и свободен.

— Я всё равно не считаю тебя виновным в смерти Эйнана, — отрезал Ви и настойчиво посмотрел ему в глаза.

— И я благодарен тебе за это. Однако я сам считаю. Тем более что это ещё не все. Не вся история. Я по собственному недомыслию подставил Эйнана ещё раз, когда уже нашёл, куда его отправили, и собирался его выкупить…

В тот пасмурный зимний день он приехал на виноградник, где, как удалось выяснить спустя почти год поисков, и работал Эйнан. За небольшую взятку Иннидис уговорил одного из надсмотрщиков привести и показать его. Он хотел убедиться перед покупкой, что это точно его любимый, а не кто-то другой с таким же именем и похожей историей. И надсмотрщик привёл.

Исхудалый, с загрубелыми руками, связанными впереди, с обветренным и потемневшим от солнца лицом, это и правда оказался Эйнан, которого он так долго искал. У Иннидиса сердце сжалось в груди, когда он увидел друга таким измученным и представил, что ему довелось пережить. Теперь Эйнан стоял перед ним и полуплакал, полусмеялся. И сам Иннидис, кажется, тоже. И вне себя от счастья он вроде бы даже выкрикнул его имя и бросился к нему, чтобы обнять. Эйнан тоже устремился ему навстречу, но надзиратель ударил его рукоятью кнута под колени и подсёк ноги. Друг упал на четвереньки, однако быстро поднялся, воздевая вверх связанные руки и глядя перед собой упрямым взглядом… Именно этот миг Иннидис потом и воплотил в своей статуе. А тогда он попытался оттолкнуть надсмотрщика, преградившего путь к возлюбленному.

— Угомонись, досточтимый, иначе, клянусь, я велю увести его и высечь, — прошипел мужчина.

Иннидис тотчас угомонился.

— Я хочу выкупить его, — сказал он.

— Я уж понял, — скривился надзиратель. — Нужно говорить с управителем, он будет тут завтра утром. Я его спрошу, а ты приезжай к полудню, тогда и будет ясно, продадут ли его тебе и за какую цену. А пока ступай.

С этими словами мужчина сам отошёл к Эйнану и, развернув его, грубовато подтолкнул в спину. Иннидис смотрел ему вслед, и Эйнан тоже то и дело оборачивался, пока не скрылся вдали, за рядами виноградных кустов.

Иннидис явился на следующий день, и его пропустили к управителю. Тучный пожилой мужчина сидел в небольшом деревянном строении, больше похожем на сарай, и пухлыми пальцами что-то записывал в учётную книгу. Увидев Иннидиса, указал ему на скамью и без долгих предисловий, скучающим голосом сообщил:

— Две тысячи аисов, господин. Столько стоит этот раб.

— Что?! Это безумие! Он не может столько стоить!

Управитель все с тем же скучающим видом развёл руками.

— Либо столько, либо прощайте, господин, приятно было познакомиться.

У Иннидиса не было таких денег. У него было только шестьсот аисов, и даже их пришлось копить, когда родители урезали его содержание. Однако он думал, что их хватит с лихвой, ведь тогда, в детстве, Эйнана купили вообще за сотню с небольшим. И даже с учётом того, что дети всегда торговались дешевле, взрослый Эйнан, считаясь обычным рабочим невольником, а не лекарем или учителем, не ремесленником, музыкантом или танцовщиком, всё равно не мог стоить дороже пятисот. И то это самое большее.

Но надзиратель, а через него и управитель поняли, что Иннидис согласится на любую цену и постарается раздобыть деньги. По дурости он сам показал, насколько Эйнан дорог ему, важен и нужен. Теперь оставалось только обещать, что он вернётся с деньгами, как только их добудет, и смиренно просить, чтобы до этого времени Эйнана не продали кому-то другому…

Деньги надо было достать быстро, и он сделал это уже к началу следующей недели. Кажется, все дни только тем и занимался, что искал их. Тайком от родителей удалось продать часть своих украшений, что-то занял у приятелей, что-то сам заработал, нарисовав пару портретов, и даже у отца под надуманным предлогом удалось выпросить сразу две сотни.

С собранными деньгами он летел к виноградникам как ветер, то и дело пуская коня вскачь. Перед внутренним взором стоял любимый образ, и в голове уже мелькали, сменяя друг друга, мечты и планы. Он видел, как Эйнан выходит к нему — выкупленный, свободный, и вместе они отправляются в столицу, чтобы работать, жить и любить друг друга. И он был уверен, что вместе они не пропадут. А потом, меньше чем через три месяца, Иннидис достигнет совершеннолетия и тогда сможет освободить своего друга не только по сути, но и по закону. И он представлял, как счастливый Эйнан смотрит на него и улыбается, а он целует его и ласкает, стремясь изгнать из памяти друга все горести, которые тому пришлось испытать. И он не мог дождаться той минуты, когда наконец дотронется до него, и ощутит тепло его тела, и вдохнёт его запах, пусть даже сейчас это будет запах грязи и пота…

К управителю виноградников он почти ворвался. Тот оказался на месте и, как и в прошлый раз, что-то записывал.

— Я принёс деньги! — с порога выпалил Иннидис. — За того раба, за Эйнана.

Управитель медленно поднял от записей мутные, будто пыльные глаза и с тихим вздохом прошуршал:

— Надо же, какая досада… Никак ты чем-то прогневил богов, господин… Я очень сожалею, но вчера под вечер с тем рабом случилась ужасная неприятность, и он, к несчастью, погиб. Не заметил гюрзу, та бросилась на него и ужалила. Прискорбно, очень прискорбно. Но посмотри и других невольников, может быть, тебе кто-то ещё подойдёт, у нас здесь…

Голос управителя всё отдалялся, заглушаемый громким гулом в ушах и пульсирующей в висках кровью, а круглое лицо расплывалось в тёмном мареве. Иннидис оцепенел, голова поплыла и закружилась, и он как будто перестал ощущать собственное тело, будто вышел из него. А потом, словно со стороны, услышал свой яростный вопль:

— Нет! Ты лжёшь! — Он схватил тучного управителя за грудки и вздёрнул на ноги, но и это словно бы сделал не сам, а кто-то другой в нём. — Тебя подкупили родители, чтобы ты сказал мне это! Сколько они заплатили?! Я дам больше! Только верни мне Эйнана! Сейчас же! Куда вы его спрятали?

Ворвался кто-то из охранников, и Иннидис схватился за меч. Он уже мало что соображал и почти не помнил, что было дальше. Кажется, кого-то ранил… Он пришёл в себя в ближайшем селении, заключенный под стражу в местной темнице, напоминавшей скорее хлев. Знатного юношу не стали держать там долго и отпустили восвояси меньше чем через сутки, заставив только уплатить штраф в почти тысячу аисов за нанесённую одному из охранников рану, ущерб имуществу и нарушение границ чужих владений.