Положение Вильдэрина в его доме по-прежнему оставалось двусмысленным. И хотя все и всё уже давно понимали, да и распорядок дня Ви сильно поменялся с тех пор, как он стал больше времени проводить у артистов, всё равно любовник оставался ещё и прислужником. Да, он уже намного меньше работал на конюшне или в саду, но всё ещё подготавливал для Иннидиса глину, а в остальное время, когда не был у лицедеев, либо учил Аннаису танцам, либо позировал в мастерской. Он подчинялся распоряжениям Ортонара, получал жалованье и вынужден был согласовывать свои действия либо с управителем, либо с самим Иннидисом — и не как с возлюбленным и близким человеком, а как с господином.
Самого Ви это, впрочем, мало смущало и совсем не задевало, и хотя он искренне старался понять беспокойство Иннидиса, но видно было, что понимал не вполне, ведь до сих пор такое положение вещей было для него обычным — он прислуживал всю жизнь, и даже любимая женщина была ему госпожой и повелительницей. Но пройдёт год или два, он лучше освоится со свободной жизнью, увидит, как живут и общаются другие люди, и вот тогда наверняка ощутит всю сомнительность своего подчинённого положения. Пока же, слушая Иннидиса, он смотрел на него с недоумением.
— Я тут подумал… — говорил Иннидис, — мне кажется, ты мало отдыхаешь, дорогой мой. То лицедейство, то твоя работа здесь… Да и не слишком это удобно, если честно. Может, тебе больше не следует готовить глину?
— И оставить моего одарённого скульптора без материала? — с шутливым возмущением ответил парень, отодвигая опустевшую тарелку и делая большие глаза. — Нет уж, любимый мой.
— Раньше я сам справлялся, Орен мне только иногда помогал.
— Но я хочу быть причастным к твоим творениям хотя бы немного. Если дело в оплате, то ты можешь мне за это не платить.
— О боги, дело совсем не в оплате! — Иннидис даже разозлился на такое предположение. — Просто это как-то неправильно, что ты до сих пор мне прислуживаешь, и я не знаю, как нам с этим быть.
— Почему? У нас ведь уже был подобный разговор, — нахмурился Вильдэрин. — И я сказал, что мне это безразлично, я вовсе не чувствую себя униженным или хотя бы уязвлённым.
— Да, но я-то всё равно чувствую себя неловко, — признался Иннидис, поднимаясь из-за низкого круглого столика и отходя к окну. Отсюда было видно, как Орен понёс в корзине свежую траву, чтобы покормить кроликов.
Ви подошёл к Иннидису сзади и обнял, положив острый подбородок ему на плечо.
— Послушай, если тебе и правда так неловко, то давай я не буду твоим слугой. Сейчас там, у лицедеев, люди оставляют не так уж мало денег, и мне хватает настолько, что я уже почти накопил на лиру и шёлк.
— Но ты ведь сам говорил, что они здесь ненадолго и осенью уедут.
— Да, но зачем думать об этом заранее? Вот когда уедут, тогда и придумаем что-то ещё.
— Поразительная беспечность.
— Вовсе нет. Я ведь на самом деле много чего могу делать. Просто раньше я об этом не задумывался, не было надобности. Но знаешь, я ведь могу учить танцам не только твою племянницу, и я могу учить кого-нибудь музыке. Или вообще переписывать рукописи. Где-нибудь в Тиртисе… У меня это всегда отлично получалось, мне и самому всегда нравилось, как у меня выходит, и в дворцовом книгохранилище меня всегда хвалили. Но это потом… когда-нибудь потом я смогу этим заняться. А сейчас ведь и так всё хорошо. И я не буду твоим слугой, если тебя это так удручает. Я меньше всего хочу быть причиной твоих огорчений! — Он коснулся губами его шеи сзади, того чувствительного участка возле линии роста волос. — Но я продолжу учить госпожу Аннаису танцам… Вот Ветта, её наставница, она же не считается служанкой? Или другие её наставники? А учитель танцев по сути тот же наставник. И ещё я по-прежнему буду твоим натурщиком. Это ведь тоже не слуга? Ну а глина… Глину я буду готовить для тебя, потому что сам так хочу. Как твой друг, твой возлюбленный, как поклонник твоего дара, в конце концов… И за работу с ней ты не будешь мне платить. А раз не будешь платить, значит, я не буду слугой, ведь так? А рабом я уже и так не являюсь.
Сказанное Ви звучало довольно разумно, и Иннидис даже подосадовал, что ему самому не пришли в голову подобные измышления. Впрочем, он никогда не считал себя особенно сообразительным.
— И кто бы мог подумать, — пробормотал он с улыбкой, сжимая руку Ви в своих ладонях, — что мой спасёныш окажется таким умным.
— Как-как ты меня назвал? — хохотнул Вильдэрин, и его участившееся дыхание приятно защекотало Иннидису ухо.
— Извини, случайно вырвалось. Я давно, ещё в самом начале мысленно называл тебя так — спасёныш. Когда тебя только привезли... Даже не знаю, почему сейчас вдруг вспомнилось.
— Потому что это… мило? — промурлыкал Ви. — Ведь получается, что даже в то время, когда я был таким… мерзким…
— Ты никогда для меня не был мерзким…
— Я хотел сказать, что в то время ты мысленно мог называть меня несчастным уродцем, бедным задохликом или ещё как-нибудь наподобие. А называл так нежно — спасёныш. И это — мило. — Он разжал объятия и обошёл Иннидиса, встал перед ним, ласкаючи запустил пальцы в его волосы, однако во взгляде читалось беспокойство. — Но скажи, мне ведь удалось тебя успокоить? Мы ведь можем сделать вот так, как я сказал? Тебе правда не показалось это глупым?
— Удалось. Можем. Правда, — с улыбкой подтвердил Иннидис, уже заметивший, что иной раз тревога овладевала Вильдэрином совершенно неожиданно и по разным, не всегда понятным ему причинам. — И тогда ты переселишься в гостевую комнату рядом со мной?
Он уже как-то раз предлагал ему это, но Ви сказал, что не видит в том смысла, потому что в своей каморке внизу уже и так почти не бывает, заходит туда только переодеться и привести волосы в порядок (то есть заплести свои мудрёные косы). Но Иннидису всё равно казалось ненормальным, что дорогой ему человек вынужден ютиться даже не в комнатке для прислуги, а в бывшем чулане.
— Хорошо, ладно, переселюсь. Если тебе так будет легче, то я тем более не против, — кивнул Ви, но повторил всё то же, что и в прошлый раз: — Но я всё равно почти не бываю у себя, днём обычно занят, а ночью либо с тобой, либо ночую у артистов, так что нет разницы. А скоро буду проводить там, у амфитеатра, ещё больше времени. — Тут он отступил назад, чуть не подпрыгнул от радости и издал ликующий возглас: — О! Я же тебе не сказал! Мне дадут сыграть новую роль уже на следующем представлении, это через два дня. И начнут разучивать со мной ещё одну, представляешь?! Я и мечтать не смел! Но теперь мне надо будет появляться там ещё чаще. Чтобы репетировать.
— Это замечательная новость, Ви, и я тоже за тебя рад. Хотя одновременно и огорчён, — усмехнулся он, оглаживая его плечи, — ведь теперь эти артисты, пожалуй, будут видеть тебя и любоваться тобой даже чаще, чем я.
— Ты ревнуешь? — прищурившись, спросил парень и замер в ожидании ответа.
Долетевший из приоткрытого окна ветерок слегка пошевелил его волосы, и несколько тонких прядок упали Ви на глаза. Иннидис их отодвинул, заправил за ухо, и парень зажмурился от удовольствия. Он любил, когда Иннидис прикасался к его волосам. И вообще прикасался.
— Вовсе нет, просто я буду скучать и…
— Нет, ты ревнуешь, — настойчиво повторил Ви, и в его глазах разгорелся совсем уж непонятный восторг. — Признайся.
— Зачем?
— Мне будет приятно. Скажи, что ревнуешь.
— Да с чего ты взял? А даже если и так, почему это вызывает у тебя такой дикий восторг?
— Меня никто в жизни никогда не ревновал! — расплылся Ви в довольной улыбке. — А теперь ревнует мой восхитительный зеленоглазый Иннидис! Конечно же, я в полном восторге! — воскликнул он и, сверкнув бесстыдным взглядом, увлёк его вглубь комнаты, к стоящей у стены тахте.
Порой его любовник бывал ненасытным, что, впрочем, легко объяснялось его юностью. И всегда он был чутким, эмоциональным и очень отзывчивым на ласки, что, видимо, объяснялось уже самой его сутью. За то время, что они уже провели вместе, на Иннидиса излилось столько любви и нежности, что он даже не знал, что такое вообще бывает. Вильдэрин при любой возможности прикасался к нему, с обожанием заглядывал в глаза, счастливо улыбался и был трогательно доверчив и открыт. Он и правда был настоящим чудом, и Иннидис до сих пор вздрагивал от ужаса, вспоминая то своё «увозите!» и представляя, что было бы, а точнее, чего — кого! — не было бы, если б он тогда не передумал и позволил увезти умирающего невольника.
