После смерти царицы он ещё сколько-то лет должен был услаждать вельмож своей красотой и молодостью, музыкой и танцами, а может, и своим телом, чтобы потом, ближе к сорока годам, отправиться на нижние этажи общественного крыла дворца или в один из невольничьих домов. Там ему предстояло бы обучать подходящих детей — будущих рабов для утех — тому, что знал и умел сам. Он учил бы их изящным искусствам, показывал бы, как правильно двигаться, какими взглядами и на кого смотреть и как украшать себя.

Такое будущее его ждало, и он не сомневался, что таким оно и будет, — а потом угодил на медную шахту. И ведь на шахте он тоже считал, будто его завтрашний день теперь известен: в нём была скорая и мучительная смерть от голода, побоев и болезней.

Он снова ошибся. Невозможно было предвидеть, что вместо смерти в муках он получит помощь и спасение в доме Иннидиса. Но даже там он первые полгода считал, будто знает, что ждёт его дальше — незаметная, однообразная, тусклая жизнь без каких-то ярких чувств, значимых событий и всех тех занятий, которые он прежде любил. Он только надеялся, что господин будет милостив и не продаст его, а позволит и дальше жить и прислуживать в своём доме. И он был абсолютно уверен, что навсегда останется тем безобразным невольником, которого видел в зеркале гостевой комнаты каждый раз, когда менял повязку на глазе. Потом уже старался и вовсе не смотреть в зеркало, но это плохо получалось. Зато в полуподвале, куда его затем переселили, зеркал, к его радости, не было, и он не видел своего отражения ровно до тех пор, пока Мори не заставил его взглянуть.

Это случилось уже после отъезда Иннидиса. Они болтали во время работы и в перерыве, и приятель, как это за ним в ту пору водилось, говорил о Чисире. О том, что она сказала, что он ответил, о чём они думают, о чём спорят и в чём соглашаются. Он мог болтать о девушке часами, так что Ви в конце концов шутливо закатил глаза и сказал, что очень за него рад, но сколько ж можно! Мори рассмеялся: «Погоди, вот влюбишься в кого-нибудь, я тебе припомню!»

«Если только безответно», — ответил Ви и добавил, что вообще-то попросту завидует Мори.

«Почему это сразу безответно?» — спросил тот.

«Ну а кто ж на меня посмотрит, с такой-то физиономией?» — усмехнулся Ви, указав на своё лицо пальцем.

«Ты вообще-то давно себя видел?»

Узнав, что два с лишним месяца назад, Мори расхохотался и потащил его к зеркалу в одной из хозяйских комнат. Там их застал управитель Ортонар, отчитал обоих и в наказание нагрузил дополнительной работой, но Ви был настолько счастлив, а Мори так рад за него, что это их ничуть не огорчило.

В том зеркале Вильдэрин увидел — нет, конечно, не прежнего безупречного себя, но человека вполне приятной наружности. Его веки все ещё были немного отёчные, но глаза открылись и больше не казались такими маленькими и узкими, будто и вовсе отсутствующими. Исчезла сыпь и мелкие шрамы на лице, а само лицо больше не выглядело таким костистым и болезненным. Правда, обрубок уха и багровый рубец сбоку никуда не делись и по-прежнему смотрелись омерзительно — будто длинный жирный червь выползал из обезображенной ушной раковины и извивался на шее. Но немного отросшие волосы уже начинали прикрывать добрую половину этого уродства, и Вильдэрин надеялся, что когда они отрастут полностью, то и вовсе скроют его.

Хотя бы в этом он угадал. А потом опять ошибся. Когда его прежняя внешность почти вернулась, когда все узнали, что он к тому же музыкант и танцовщик, а Иннидис приехал из Эшмира, Вильдэрин решил, что теперь-то господин продаст его, чтобы выручить неплохие деньги. Уже начал прикидывать, куда его могут отправить и что его там ждёт. Но Иннидис не только не продал его, а освободил и разрешил остаться. И это вопреки своей тогдашней неприязни к прислужнику. Её причину Вильдэрин до сих пор не понимал, но безумно радовался, что она, по всей видимости, осталась в прошлом.

Несколько дней назад он впервые мысленно назвал своё чувство к Иннидису любовью. Он попросту не знал, можно ли назвать его как-то иначе, ведь оно было больше, чем сумма из восхищения, влечения, благодарности и интереса. Оно было сильнее страха быть отвергнутым или показаться нелепым, и Вильдэрин испытал даже не желание, а потребность выразить это чувство словами.

Но тогда его накрыло совсем другим страхом. Ему в голову вдруг закралась ужасная мысль: раз он сначала влюбился в свою госпожу, а потом в своего господина, то, может, и это — даже это! — было предусмотрено теми, кто вывел его, словно животное? Что если он каким-то образом намеренно создан таким, чтобы любить господ, чтобы им было приятнее с ним находиться? Что если его любовь на самом деле не его и она тоже ненастоящая?

Эта мысль раздавила Вильдэрина и едва не ввергла снова в безумие, но, благо, он быстро вспомнил, что вообще-то другие такие же, как он, в основном не питали к своим господам каких-то особенных чувств. А значит, его любовь всё-таки не задумывалась кем-то изначально, а родилась в нём самом и принадлежала ему. Ему и Иннидису. И пусть он не знал, что ждёт их в будущем, и почти не думал об этом, но в груди всё равно зрело предвкушение чего-то прекрасного.

Обратно в лагерь они с Оленёнком добрались чуть за полночь, и спать оставалось не так уж долго, учитывая ранние летние восходы. Вильдэрину предложили поесть — он отказался, затем указали на место под навесом, где он мог выспаться. Сон, однако, пришёл к нему только в середине ночи — заснуть мешали растревоженный мыслями разум и никак не утихающее возбуждение плоти.

Наутро, как только взошло солнце, артисты уже были готовы играть представление. Зрителей было раз-два и обчёлся: помимо Вильдэрина, пришли ещё двое мужчин и женщина, которым почему-то не спалось в столь ранний час.

В этой легенде Унхурру, кроме прочих своих подвигов, повергал огненного демона, и глядя, как Кудряшка-Эмезмизен изображает того демона, Вильдэрин понял, что эта роль куда больше и сложнее тех двух, которые ему доверяли играть до этого, и чтобы сыграть её, действительно придётся хорошо потренироваться.

Вернувшись от артистов, он присоединился к Мори в работе, но все ещё гонял в голове разные мысли и, в отличие от обыкновения, почти не поддерживал разговор, а только односложно отвечал на вопросы приятеля. После ужина из последних сил посетил купальню, а возвратившись, был так измотан — сомнениями и работой, вчерашней бессонницей и ранним подъёмом, — что не стал задерживаться в саду за беседой с другими слугами, а сразу ушёл к себе и крепко уснул до самого утра.

***

Аннаиса и половина слуг уехали на повозке в Тиртис — смотреть на царя и годовалую царевну, которую уже можно было показывать подданным. Правитель, как говорили, должен был посетить только три крупных города, но в последний момент к ним прибавился и Тиртис. Теперь туда съезжались, наверное, люди со всех окрестностей и уж точно добрая часть Лиаса.

Иннидис не поехал. Вместо этого засел в мастерской, наконец-то добравшись до маленькой фигурки, которую высекал из подаренного Хатхиши агата. Собирался сделать кошку, играющую с мышью. Крошечный глиняный эскиз, с которого он переносил образ на камень, стоял перед ним на столе.

Помимо Иннидиса, смотреть на царя не поехали ещё четверо домочадцев. Ортонар признался, что не любит толпу и все эти праздничные гуляния и торжества. Сетия сообщила, что ей и без того есть чем заняться, да и стара она уже для поездок, хотя это, конечно, было не совсем так. Орен не мог оставить на весь день кроликов, домашнюю птицу и двух коней, да и не хотел. Ви ничего не объяснял, а просто сказал, что останется дома, хоть Аннаиса и уговаривала его отправиться с ними. У Иннидиса нежелание парня ехать вопросов не вызвало, он его в этом понимал. Мало кому захочется видеть в блеске славы человека, которого когда-то предпочла любимая женщина.

Он низко склонился над фигуркой кошечки, выгнувшейся в спине, и тут раздался стук в дверь.