Он не солгал Хатхиши, он и впрямь понимал, что по сравнению с большинством других невольников ему неслыханно везло почти все время. Даже когда казалось, что боги окончательно от него отвернулись. Даже когда он думал, что так и умрёт унизительной и грязной смертью на шахте, страдая от неутихающей боли, в собственной крови и испражнениях, посаженный на цепь тем ужасным человеком. И хотя к тому моменту он уже и не хотел жить, и ему, в общем-то, стало уже неважно, какой смертью он умрёт, лишь бы поскорее, — ему всё равно повезло.
Повезло, потому что сначала его главный мучитель куда-то исчез, а «доходягу Ви» отправили работать теперь на весь день. Там его тоже били и почти не кормили, а работа была изнурительной, но это всё равно было лучше, чем все те издевательства, которым подвергал жестокий надсмотрщик. А потом Вильдэрина и вовсе продали в дом городского вельможи — дом Иннидиса! — и это его спасло.
Сейчас-то он сознавал, что, несмотря на все муки, с которыми пришлось столкнуться на руднике, он провёл на нём только полгода, а не всю оставшуюся (и недолгую) жизнь, как многие другие. Да, эти шесть месяцев показались вечностью, но по сравнению с уже прожитыми годами и с теми, которые ещё только предстояло прожить, это был довольно небольшой, хоть и ужасный отрезок времени. Он оставил после себя следы, конечно, и не только внешние. Так, Вильдэрин подозревал, что в нём навсегда угас тот свет, который, если верить некоторым, в нём когда-то был. Но всё-таки…
Всё-таки было бы невероятным бесстыдством отрицать свою удачу. Ведь и продали-то его не просто в дом какого-то вельможи, а в дом Иннидиса — великодушного и милосердного скульптора, который говорил с перепуганным Ви тихим спокойным голосом, а его прикосновения всегда были мягкими и осторожными. А Вильдэрину так не хватало ласковых прикосновений, он так изголодался по ним! Ведь на шахте его касались, только чтобы ударить. Иннидис же не только был добр к нему, но ещё и подарил свободу, о чем Вильдэрин раньше не то что не мечтал — у него даже мысли не возникало, что такое вообще возможно и когда-нибудь случится. И пусть он пока не очень-то понимал, как пользоваться этой свободой, что делать, но на сердце становилось теплее даже от простого осознания, что он больше не раб, что он теперь такой же, как Мори, как Хиден, как Чисира, как и другие вольные иллиринцы.
Всё это было так, и всё это было правдой. И всё равно, ночью, во снах, а иногда и просто в минуты сильной тревоги болезненные воспоминания и страхи возвращались и делались такими реальными, как будто бы он вновь оказывался на шахте. Возможно, порою это отражалось на его лице, и именно это и заметила Хатхиши, когда велела ему прекратить думать о прошлом. Да он бы с радостью, но если бы это было так просто…
Вот и сейчас, когда настой подействовал и его уже начало клонить в сон, воспоминания встали перед внутренним взором — пугающе яркие, но спутанные, — и вплелись в его сновидения. В них гремели цепи, лаяли злобные псы, а мучитель глумливо смеялся, надвигался на него с кинжалом и обещал, что отрезанное ухо — это только начало. Потом будет нос, и пальцы, и второе ухо, и, наконец, мужское естество… Вильдэрин плакал и пытался отползти, но не мог сдвинуть цепь с места, она делалась всё короче, всё тяжелее, звенья её гремели всё громче, громче, громче… Когда надзиратель занёс кинжал над его лицом, Вильдэрин проснулся в ужасе и в липком поту и с облегчением понял, что это был очередной кошмар и что уже рассвело. А значит, ему не придётся мучиться, чтобы уснуть снова.
В доме врачевательницы Вильдэрин провёл ещё двое суток, после чего женщина, как он и предполагал, прогнала его обратно. Если, конечно, можно так сказать, потому что выразилась-то она иначе.
Проводив после полудня одного из своих больных — пожилого лавочника, — она подошла к Вильдэрину и заглянула ему в глаза.
— Ты вроде уже в порядке. Как спал этой ночью?
— Как убитый. Спасибо тебе.
— Хорошо. Значит, сегодня-завтра вернёшься к своему господину?
— Не знаю… Наверное… — пробормотал Вильдэрин, все ещё не представляя, как будет смотреть ему в глаза. Можно, конечно, смотреть не в глаза, а в пол, как вообще-то и положено прислужнику, но… После «но» опять вспомнилось одурманившее его смущение Иннидиса в ответ на тот взгляд, и Вильдэрин не стал додумывать мысль.
— Наверное? — нахмурилась Хатхиши. — Ты что, сам не знаешь? А то смотри, если сомневаешься, так оставайся здесь. Ты теперь человек свободный, а мне как раз слуга нужен. С готовкой-то мне девчонка местная помогает, а вот всё остальное… Видел же, какой тут беспорядок, а у меня времени ни на что нет! Спасибо, кстати, что прибрался немного. — Она засмеялась и потрепала его по щеке. — Хозяйственный мой мальчик. Я тебе тоже платить буду, а с Иннидисом договорюсь: уверена, он нас с тобой извинит.
Вчера он и правда слегка у неё прибрался: и чтобы занять чем-то время, и чтобы не чувствовать себя обузой, и чтобы немного помочь. Ничего особенного: всего-то сложил кое-какие вещи, собрал со стола посуду, да сгрёб и выбросил мусор. Он даже не думал, что женщина это заметит, ведь домой она пришла только ночью, позже Вильдэрина, который и сам-то вернулся, когда уже стемнело: вечером вышел прогуляться по этой тихой и малолюдной городской окраине, где поселилась Хатхиши, и по тропкам миртовой рощи добрёл до древнего заброшенного амфитеатра за городом. Который вдруг оказался не таким уж заброшенным: его облюбовали лицедеи из далёкой Сайхратхи. Знаний сайхратского наречия Вильдэрину хватило только на то, чтобы понять, что они совершают какое-то обрядовое путешествие по свету, на время останавливаясь в тех местах, где прежде останавливался их бог-покровитель, и места эти были им указаны древними свитками и звёздными картами.
Эта встреча показалась Вильдэрину очень любопытной, как и сами чужеземцы, поэтому он даже не заметил, как пролетело время за его вопросами и их ответами (на смеси сайхратского и иллиринского), и солнце скрылось за горизонтом. Он не настолько хорошо знал обратную дорогу, чтобы идти через рощу в темноте, но лицедеи выручили его, снабдив факелом. Это помогло, и Вильдэрин добрался к дому Хатхиши хоть и поздно, но не заплутав.
— Ну, так что скажешь? — прищурившись, спросила врачевательница. — Останешься здесь? Или вернёшься к Иннидису?
— Я ведь там ещё госпожу Аннаису танцам учу. Помимо прочего.
— Если дело только в этих уроках, то не беда: стану тебя отпускать к ней.
Дело, конечно, было не только в уроках, и врачевательница, вероятно, об этом догадывалась, уж больно насмешливо смотрели её жёлто-карие глаза.
— Извини, Хатхиши, но я не могу остаться.
— Не можешь? Или не хочешь?
— Не хочу… точнее, хочу, но… Но вернуться туда я хочу больше. Там мои друзья и вообще…
— Вот сразу бы так и говорил, — фыркнула женщина и передразнила: — А то «не знаю, наверное». Тьфу! — Она махнула рукой. — И раз уж ты, как выяснилось, всё знаешь, так и иди себе. У меня тебе больше делать нечего. Я объясню, как отсюда добраться до нужной тебе улицы, но пешком это часа полтора-два, так что выдвигайся уже сейчас. Чтобы успеть к друзьям и «вообще» до темноты.
***
Дверь в воротах тихо отворилась, и вошёл Ви. Поклонился неуклюже, что было совершенно на него не похоже, и так и встал там, у ворот, неуверенно топчась на месте и глядя куда угодно, только не на Иннидиса. Наверное, не ожидал сразу же на него наткнуться, не знал, как господин его встретит, и поэтому не понимал, как себя вести.
Иннидис тоже этого не понимал, но нужно было что-то сказать, как-то отреагировать. Если б он знал заранее, что Ви придёт в это время, то, конечно, не вышел бы в сад, а остался в доме, чтобы дать парню возможность пройти внутрь как бы незамеченным и тем самым избавить их обоих от этой неудобной встречи. А на следующий день уже можно было бы просто вести себя как ни в чем не бывало, будто Ви никуда не исчезал и ниоткуда не возвращался.
