Увы, Иннидис, как и собирался, втайне от женщины ещё раз разузнал об участи её сына. Мужчина и правда погиб: дожди размыли отвал, и тот пополз, похоронив под собой и его, и ещё нескольких рабов.
Что касается самого Иннидиса, то он просто был благодарен Ви, как и всем тем, кого удалось спасти до него. Каждый из этих несчастных невольников, сам того не ведая, позволял ему не грызть себя ежедневно за то, чего уже не исправить.
Аннаиса исполнила своё не то обещание, не то угрозу, и действительно начала учить Ви игре на свирели. В этот раз ей это даже не наскучило спустя неделю, и парень делал успехи — то ли потому, что прежде ему уже доводилось играть на этом инструменте, то ли потому, что обычная свирель была не такой уж сложной для освоения, а Ви оказался способным к музыке. Простые мелодии он усвоил довольно быстро, и Аннаиса ходила довольная и гордая, то и дело хвастаясь парнем, а точнее, собственными достижениями в наставничестве. Жаль только, что овладеть мелодиями посложнее ему мешали повреждённые пальцы на правой руке — указательный и средний. Они сгибались с трудом, и оттого Ви просто не мог играть достаточно быстро. Иначе, глядишь, и впрямь спустя время освободил бы Иннидиса от необходимости сопровождать танцы девочки игрой на лире, заменив его.
Удивительно, как Аннаиса с её причудами и желанием кем-нибудь поруководить до сих пор не попыталась обучить парня своим танцам. Хотя, возможно, она по себе знала, что для таких занятий требуются выносливость и крепость тела, а Ви до недавнего времени не мог похвастать ни тем, ни другим. В последние дни, впрочем, Иннидис подметил, что руки парня стали рельефнее, поступь ещё легче и увереннее, а осанка прямее.
Всё это не могло не радовать и означало самое малое, что теперь уже можно спокойно оставить Ви с остальными домочадцами на попечении управителя, как только таковой найдётся. Не понадобится выделять кого-то из слуг, чтобы присматривал за ним, когда Иннидис уедет в Эшмир.
Ехать за море он всё-таки собрался, и это решение стоило ему сначала многих дней мучительных раздумий, потом нудной переписки со знакомыми и не очень вельможами в попытках выяснить о пути в Эшмир и о самом Эшмире как можно больше. Если все удастся, то в дальнейшем его ждёт долгая и небезопасная дорога через весь Иллирин, за море, а потом обратно, не говоря уже об уйме истраченных денег.
Он до сих пор не мог ответить себе на вопрос, стоит ли эта поездка таких сложностей. То есть для себя-то он решил, что да, стоит, но совсем не по той причине, по которой рассматривал её изначально. Разумеется, повысить мастерство, узнать новое, научиться, в конце концов, делать такие искусные маленькие фигурки, как тэнджийский скульптор, казалось очень заманчивым. Но не настолько, чтобы с лёгкостью, будучи уже взрослым мужчиной, бросить свой дом и налаженный быт, оставить племянницу, поменять свою жизнь почти на год и рисковать в пути без уверенности, что всё получится как надо. Он ведь почти ничего не знал о Сагдирской школе Эшмира — так называлось это удивительное место, где учили художников. Ему было известно только, что она привлекала лучших мастеров со всего мира. Его могли туда даже не принять. Тогда он вообще зря проделает весь путь.
Пожалуй, он бы отказался от этой затеи, если бы однажды ночью, в очередной раз ворочаясь в раздумьях, не понял истинную причину своего желания. Мастерство, маленькие фигурки — всё это отлично, но на самом деле он просто надеялся, что обучение там, у лучших мастеров, позволит ему наконец-то понять, как он изваял ту статую, и повторить её.
Ту статую, которую у него украли более десяти лет назад…
Он жил тогда в пригороде столицы, в жилище куда меньше этого, а изваяние Эйнана, простиравшего вверх связанные руки и готового подняться с колен, стояло в небольшом палисаднике прямо за низкой решетчатой оградой. Эйнан встречал его, когда он выходил из дома и когда возвращался. Пока в один злополучный день по их улице не проехала торжественная процессия из самых высокородных вельмож и даже представителей царской династии.
Все высыпали посмотреть на это, в том числе и он. И тогда же черноволосая отроковица из середины шествия уронила взгляд на скромный палисадник Иннидиса, посреди которого стояло изваяние. Она указала на скульптуру, сказала всего одно слово — хочу, и двинулась дальше. А уже на следующий день, как раз в то время, когда Иннидиса не было дома, к нему пришли несколько стражей, забрали статую, а вместо неё передали через старого слугу деньги. Это были хорошие деньги — больше, чем Иннидису когда-либо платили, но в его глазах даже всё золото мира не могло окупить его потерю.
Позже он узнал, что та отроковица была родственницей царей, и он начал писать во дворец послания, пытаясь выяснить судьбу скульптуры, но не получал ответа. Он добивался встречи с придворными вельможами, и пара встреч даже состоялась, и на них ему обещали узнать и сообщить, куда отправили изваяние. Но обещаниями все и заканчивалось. В глазах придворной знати он был всего лишь надоедливым просителем, выходцем из провинции, слишком молодым и недостаточно высокородным и богатым, чтобы всерьёз озаботиться его вопросом. И даже выхоленные прекрасноликие рабы этих господ, сами разодетые и украшенные, словно господа, смотрели на Иннидиса, как на пустое место, едва удостаивая надменными взглядами.
Отчаявшись чего-то добиться и вернуть статую, он по сохранившимся наброскам изваял её ещё раз. И на первый взгляд она получилась такой же, как украденная, но чего-то не хватало, чего-то неуловимого. Вроде бы те же линии, те же черты лица, та же поза, но жизни нет. Это был не Эйнан. Поняв это, Иннидис разбил глиняную основу.
Таких попыток было ещё несколько, и все они заканчивались одинаково. Мастерство его росло, но это изваяние ему не поддавалось. Он даже не понимал, как сделал ту статую в первый раз. Помнил только, что был тогда словно не в себе, толком не ел, а спал урывками, иногда обнаруживая себя заснувшим прямо у подножия незаконченного изваяния.
Это странное состояние нельзя было назвать вдохновением, скорее оно походило на опьянение, умопомрачение, а то и вовсе на душевную хворь. Зато Эйнан вышел совсем как живой, и казалось, будто он вот-вот поднимется на ноги, разорвёт верёвки на запястьях, пронзит его взглядом и по обыкновению скажет что-нибудь откровенно непочтительное. А потом улыбнётся.
Никогда ни до, ни после, ни в одной из своих работ Иннидису не удавалось достичь подобного. Хуже всего, что он не знал, как ему удалось добиться этого тогда, и теперь в предстоящей поездке в Эшмир он видел последнюю возможность это понять. А поняв, повторить.
Ради этого он и писал все эти послания, и готов был отправиться в опасный путь и расстаться с деньгами, которые до этого долго зарабатывал. Ему следовало поспешить, ведь лето уже перевалило за середину, а отплыть было важно до второй половины осени, пока море ещё не начало сильно штормить.
Подумав, Иннидис написал и Уттасу в Зиран-Бадис, и это оказалось наиболее удачной мыслью. Он попросил бывшего друга поинтересоваться у его несомненно многочисленных приятелей, вдруг у кого-то из них есть связи в Эшмире, и не согласится ли тогда этот «кто-то» передать с Иннидисом записку своим знакомым, чтобы помогли устроиться на новом месте. Заодно он спросил и о том, не подскажет ли Уттас, где в Эртине или пригороде лучше остановиться, когда будет там проездом на пару дней.
Бывший друг откликнулся довольно скоро. На первый вопрос написал, что знаком с купцом, который торгует с эшмирцами, и вроде как тот не против передать такую записку. В ответ на второй вопрос предложил остановиться у него. Иннидис не возражал. Как ни крути, а всё-таки расстались они взаимно и по-доброму, а потому довольно тепло вспоминали друг о друге.
Чтобы не обращаться к посыльному дважды, Иннидис одновременно с письмом Уттасу отправил в те же края и приглашение для танцовщицы Гитайи. Всё равно это надо было сделать рано или поздно, Аннаиса давно просила.
