Большую часть третьего этажа занимала сама мастерская, и рядом с ней находились только две комнаты: зала для дружеских приёмов и гостевая спальня, так что кричал, без сомнения, Ви. Кричал громко и жутко и перебудил бы весь дом, если б жил хотя бы на этаж ниже. Хорошо, что Иннидис поместил его здесь, наверху. Или всё-таки плохо? Это сегодня он задержался в мастерской на ночь глядя и потому услышал крики, а сколько раз до этого парень вот так вот сходил с ума — от приснившихся ли кошмаров или от ужасных воспоминаний?

Схватив со стола лампу, Иннидис вышел из мастерской в коридор. Стучать к Ви не стал, а вошёл сразу. Свет лампы выхватил кровать у небольшого окна, через которое внутрь заглядывал узкий месяц. Ви на ней не было — он лежал на полу подле неё, судорожно вцепившись пальцами в толстую деревянную ножку, одетый в одну короткую тунику, задравшуюся выше бедра. Больше не кричал, только плакал и, кажется, даже не замечал, что уже не один.

Иннидис поставил лампу на сундук у стены и приблизился. Что делать, он не знал, он никогда не оказывался в подобной ситуации, но вспомнил интонации и действия Мори.

— Ви, что случилось? — спросил он негромко. — Тебе приснился кошмар?

Парень не ответил, из его груди вырывались только всхлипы. Иннидис коснулся его рук, с осторожностью разжимая пальцы, вцепившиеся в ножку кровати, и приподнял его, усаживая на ложе. Ему было до безумия жаль этого немощного, запуганного, изуродованного человека, которого колотило так, что он весь вспотел. Ещё ни один из невольников, с кем Иннидису доводилось иметь дело, не попадал к нему в настолько ужасающем состоянии. Даже Чисира, пять лет назад, будучи девочкой, на глазах которой огромный надзиратель забил до смерти мать, всё-таки не была до такой степени не в себе. Да и пострадала всё-таки только её душа, а не душа и тело, как у Ви.

— Тихо, тихо, — приговаривал Иннидис, оглаживая через хлопковую тунику его спину и острые плечи. — Здесь тебе ничего не грозит, ты в безопасности.

Должно быть, после случая с овчаркой это утверждение для Ви звучало сомнительно, но Иннидис не представлял, что ещё сказать.

— Тебе приснился дурной сон, — продолжал уговаривать он. — Всего лишь сон.

И хотя ему самому эти слова не показались хоть сколько-нибудь убедительными, Ви всё-таки начал успокаиваться: всхлипы становились тише, плечи уже не так тряслись, из тела уходило напряжение, делающее мышцы будто каменными.

— Громкие… — пробормотал парень. — Они были громкие…

— Кто?

— Не знаю… Мне страшно… — Он обхватил себя руками и сидел покачиваясь.

Иннидис дал ему напиться воды из чаши, затем убрал её в сторону.

— В этой комнате, в этом доме тебе ничто не угрожает, Ви, — повторил он, накрыв ладонью его плечо. — Скажи, чем тебе помочь? Хочешь, посижу здесь, пока ты не уснёшь?

— Я не смогу… не усну… — прошептал парень, свесив голову.

И что с ним делать? Иннидис понятия не имел. Вот если бы здесь сейчас был Мори! Ну или Чисира хотя бы! Но и Мори, и Чисира, скорее всего, уже спали.

— Ладно, — протянул Иннидис. — Тогда давай ты посидишь со мной, хорошо? Хочешь посмотреть мою мастерскую? Давай отведу тебя туда, она здесь же, в двух шагах, не придётся далеко идти.

Он встал и потянул Ви за собой. Парень не сопротивлялся. Возможно, даже не понял, куда его ведут.

Открыв дверь мастерской, Иннидис впустил его, но Ви, только переступив порог, замер и завертел головой, осматриваясь. Пришлось протиснуться мимо него и снова потянуть за собой, уже изнутри комнаты. В конце концов Иннидис усадил его на одну из кушеток в глубине помещения, на которой иногда, когда особенно увлекался работой, отдыхал в перерывах. Сам вернулся на скамью у тяжёлого букового стола, где в густой тени лежал открытый где-то посередине трактат.

Поднявшись, чтобы взять лампу, Иннидис с удивлением обнаружил, что Ви больше не сидит на кушетке, а стоит и смотрит на стену, куда падает свет. Точнее, на полку с глиняными скульптурными эскизами, среди которых затесались каким-то образом восхитительный мальчик-рыбак из сердолика и поделка Иннидиса из халцедона, которую он счёл чуть более удачной, чем остальные пробы.

— На этой полке в основном задумки для будущих скульптур, — сказал Иннидис, и Ви вздрогнул, оборачиваясь. — Хотя тот мальчик — готовое творение одного известного заморского мастера, не моё.

Иннидис запоздало сообразил, что мальчиков на полке вообще-то три, и вряд ли парень понял, который из них имелся в виду, однако уточнять уже не стал.

Ви снова перевёл взгляд на полку и даже протянул к ней руку, но тут же отдёрнул, опять оглянулся на Иннидиса и с робостью спросил:

— Можно?..

— Ты хочешь потрогать или подержать какую-то из них? Да, это можно.

В конце концов, рассудил Иннидис, даже если парень и разобьёт одну из глиняных заготовок, беды в этом не будет: половина из них всё равно никогда, пожалуй, не превратится в полноценные изваяния. А уж фигуркам из сердолика и халцедона и вовсе ничего не грозит.

Ви безошибочно взял с полки мальчика-рыбака, покрутил в руках и погладил большим пальцем. Поставил обратно и снова взял.

— Великолепная, правда?

Иннидис подошёл к нему со спины, и парень вздрогнул всем телом. Руки его дёрнулись, фигурка выскользнула из них и с глухим стуком покатилась по полу. Следом за ней и сам Ви пал на четвереньки, зашарил трясущимися пальцами по вязнущему в темноте полу и забормотал:

— П-прости, господин, я сейчас… я мигом… пожалуйста… я найду её… прости…

Только этого ещё не хватало! Чтобы этот измученный больной мальчишка ползал тут перед ним вне себя от страха. Иннидису стало неловко сразу и за него, и за себя. Он наклонился и, подхватив Ви под мышки, поставил на ноги. В ответ на это парень втянул голову в плечи, ссутулился и словно бы окаменел. Его хотелось как следует встряхнуть, сказать, чтобы пришёл в себя и перестал так себя вести, но Иннидис сдержался, понимая, что этим только сильнее напугает своего спасёныша.

Он медленным и плавным движением погладил его по спине, по торчащим лопаткам.

— Ви, пожалуйста, — говорил он негромко и размеренно, — не надо меня бояться. Я не ударю тебя, поверь. Даже если ты случайно что-то испортишь или сломаешь, я никогда не стану тебя бить и не причиню никакого другого зла, обещаю. — Ви несмело поднял голову и взглянул на него покраснелыми глазами, в которых, кажется, стояли слезы. — А статуэтка найдётся, — продолжил Иннидис всё так же мягко, — никуда отсюда не денется. Как рассветёт, так сразу будет видно, куда укатилась… О! А вот, кстати, и она, — засмеялся он, наткнувшись взглядом на фигурку маленького рыбака, подкатившуюся к самой стене, куда доставал слабый отсвет лампы.

Иннидис поднял статуэтку и уже хотел поставить на полку, но передумал. Вместо этого взял руку Ви в свою, разогнул его пальцы и положил фигурку ему на открытую ладонь.

— Я пытаюсь понять, как тому мастеру удаётся делать такие, и пытаюсь повторить, но выходит плохо. Та фигурка из халцедона пока что лучшее, что получилось, но даже она никуда не годится.

Он сомневался, что до Ви в полной мере дойдёт смысл его слов, но почему-то сейчас это казалось важным — говорить. Что угодно, о чем угодно, лишь бы текла размеренная речь и, может, расслабила бы парня, который всё ещё выглядел очень напряжённым, готовым в любое мгновение забиться в угол.

Дальше случилось странное — Ви ответил. Сбивчиво, прерываясь, очень тихо, но то была целая осмысленная фраза. Наверное, самая длинная из тех, которые Иннидис до сих пор от него слышал.

— Господин, но твои… другие твои работы… статуи, которые я видел, они... они прекрасны... мне так кажется…

В самом содержании этой фразы тоже считывалась странность. Если б Ви просто вздумал похвалить и успокоить его, то, как и большинство людей, сказал бы в ответ на его сетования, что всё у Иннидиса отлично получается и что поделка из халцедона хороша. Но нет. Он сказал о других работах, а о ней промолчал. Это совпадение? Или Ви каким-то образом знал, понял, догадался ли, что вовсе она не хороша? Или попросту не решился спорить с господином и возражать ему?