Но по-настоящему страшными и необъяснимыми казались смутные противоречивые вести, достигшие приграничных сёл Сайхратхи вместе с иллиринскими беженцами, а дня три назад, уже с местными жителями, добравшиеся и до столицы. Рассказывали о смертельных ураганах и землетрясениях по всему государству, о вышедшем из берегов море, подчистую смывшем рыбацкие посёлки, о реках, затопивших стоявшие на них города, и о тучах пепла, накрывшего провинции на юге: то в Отерхейне извергся вулкан, и ветер домчал золу и гарь до окраин страны. Будто боги прогневались на что-то, вот и обрушили на Иллирин Великий сразу все беды.

Именно эти, последние, известия и ввергли Вильдэрина в ужас, грозящий свести с ума. Ведь там, в Иллирине, на юге, до сих пор жил его Иннидис! И Аннаиса, и Хатхиши, и Рэме, и другие его друзья! И кто знает, что теперь с ними со всеми. А он даже и на то своё письмо Иннидису ответа так и не получил и не знал, добралось ли оно. От знакомых Белогривки тоже почти ничего не удалось узнать, кроме того, что Иннидис и правда был осуждён за укрывательство беглого раба и на него наложили штраф. Однако это всё, что они сообщили. И если он находился где-то в заключении, когда иллиринская земля затряслась, Тиуса вышла из берегов, а весь юг накрыло слоем пепла…

Вильдэрин до боли сжимал пальцами виски, чтобы не думать о самом страшном, но не думать не мог. Впервые услышав эти слухи, он вне себя бродил по городу и то порывался сесть на любой корабль в порту, только бы он шёл к берегам Иллирина (но таких безумцев не оказалось), то без цели и смысла наворачивал круги. От Площади Поселенцев вниз по скульптурной аллее к Лошадиной улице, а оттуда вверх по Шёлковой дороге снова к Площади Поселенцев.

В тот день он не пошёл в столичное книгохранилище, хотя обещал: просто не нашёл в себе сил. Тогда, летом, желая оставить себе меньше времени для тревог, он договорился (не без помощи Наемийнена), что раз или два в неделю будет приходить, чтобы переписывать какую-нибудь из рукописей, которую ему доверят. Такая работа казалось замечательным способом заглушать беспокойство и навязчивые мысли, читать что-то новое, чего ему всё-таки здорово не хватало ещё с тех пор, как его отослали из царского дворца Эртины, а заодно получать кое-какие дополнительные деньги.

Но сейчас уже ничто не способно было унять его отчаяние и страх. Уж точно не переписывание манускриптов. Ладно хоть в нынешнем храмовом представлении, посвящённом зимнему перелому, у него была не очень большая и значимая роль: есть надежда, что в своём состоянии он всё-таки не подведёт других.

Явившись в храм накануне праздника, чтобы вместе с остальными подготовиться к представлению, он обнаружил, что в перерывах то и дело тянется пальцами к волосам и беспорядочно плетёт косы, не в силах прекратить. Его не останавливало и то, что волосы были собраны в высокий хвост, и ему приходилось сначала вытягивать и освобождать из него пряди, прежде чем заплести. И только когда Эмезмизен перехватил его руку и силой опустил вниз, Вильдэрин опомнился.

Так не могло продолжаться… Надо было выдержать этот и следующий день, а потом… Он не знал, что сделает потом, но ясно было, что просто ждать больше не сможет.

Ему всё-таки удалось взять себя в руки, и свою небольшую роль в праздничном зрелище он отыграл действительно хорошо. На шествии же от него только и требовалось, что ехать верхом, красиво держась в седле, сохраняя на лице невозмутимость и изредка улыбаясь отстранённой улыбкой, что было вовсе не сложно, и с этим Вильдэрин тоже справился.

После шествия он провёл ещё несколько часов в храме с другими служителями, но к себе вернулся довольно рано, в вечерних сумерках. По пути столкнулся с Саргу Римушем, молодым, но очень искусным мастером, одним из постоянных переписчиков в главном книгохранилище столицы, с которым сдружился ещё в первые дни, когда стал туда вхож. Приятель мимоходом упрекнул за то, что он давно не появлялся в книгохранилище, и тут же завёл шутливую беседу, зазывая его в гости к их третьему знакомцу, к которому сам сейчас и шёл — праздновать. Вильдэрин отказался, но поскольку его дом лежал как раз на пути туда, то Саргу, так уж вышло, проводил его до самых ворот, всё это время непринуждённо болтая. Вильдэрин кое-как поддерживал разговор и еле-еле выдавливал улыбки, хотя в иное время шутки приятеля его изрядно веселили. Но не сегодня. В воротах они наконец распрощались, и Вильдэрин, кивнув привратнику, быстро миновал двор и скрылся в своей комнате. Ещё только-только стемнело, а он уже выпил приготовленный поварихой настой сонных трав и собирался лечь спать, но постучала и вошла Энкиша, служанка, держа в руках увесистую шкатулку.

— Тебе передали дар, господин.

— Поставь, пожалуйста, туда, — указал Вильдэрин на узкий высокий столик у окна. — Спасибо.

Наверняка там какие-нибудь украшения, дорогая ткань или что-то вроде этого. Хотя могла оказаться и змея — случалось и такое. Вильдэрина в тот раз спасло чудо — очень широкий браслет на запястье, о который змея ударилась, прежде чем он отдёрнул руку. Он до сих пор не знал, кто был тот ненавистник, пожелавший его убить, но теперь все подарки, которые, как и предупреждал Белогривка, ему делали время от времени, открывал с осторожностью и редко сразу.

Сегодня же и вовсе было не до даров. Он хотел быстрее уснуть и быстрее проснуться, чтобы заняться поисками Иннидиса: для этого нужно было хоть что-то соображать, требовалась свежая голова. Он обязательно должен был придумать, как это сделать, и обязательно его найти. Потому что не могло быть так, чтобы Иннидис сгинул. Не могло быть так, чтобы Вильдэрин больше никогда не заглянул в его яркие сияющие глаза, не провёл рукой по вьющимся пушистым волосам, не коснулся красивого сильного тела и не ощутил на себе его любящих прикосновений. Не могло быть, чтобы он никогда больше не услышал его глубокий голос и сам не сказал ему о своей любви.

Вильдэрин довольно долго лежал на кровати и уже опасался, что так и не уснёт, но всё-таки сонные травы подействовали, и когда вечер ещё даже не перетёк в ночь, он почувствовал, как его утягивает в забытье.

***

Толпа и впрямь не дала потеряться. Достаточно было пристроиться рядом, и она сама увлекла по течению, а Иннидиса ещё и каким-то чудесным образом вынесла к переднему краю. Правда, Орен затерялся где-то позади, но он не пропадёт, вернётся в случае чего на постоялый двор, дорогу помнит. Наверное, это неправильно, но Иннидису было сейчас совсем не до него. Он до боли в глазах всматривался в проезжавшие мимо колонны всадников, привставал на цыпочках, чтобы не мешали чужие головы, и до ужаса боялся проглядеть лицедеев, среди которых надеялся увидеть Ви и не мог даже представить, что испытает, если вдруг возлюбленного среди них не окажется.

В торжественной колонне, насколько понял Иннидис, шли и ехали жрецы от самых разных культов, и люди из толпы выкрикивали имена богов и их служителей, которые он едва различал до тех пор, пока не услышал «Унхурру! Унхурру!», а потом «Наемийнен», и там, дальше, среди прочих имён прозвучало и долгожданное — Текерайнен. Иннидис ещё не видел его, но от одного только имени, от осознания, что его Ви здесь, губы сами растянулись в улыбке и, кажется, он даже издал совершенно безумный смешок.

А потом он увидел: любовник ехал среди других артистов, как и все они, на вороном коне, божественно прекрасный, с волосами, усеянными золотом и собранными в тяжёлый пучок высоко на затылке. Они оставляли открытой изящную длинную шею и небольшое чуть заострённое кверху ухо. Правое. Левую сторону Иннидис не видел, но, похоже, Ви наконец-то перестал стесняться своего увечья. Соблазнительный изгиб шеи так и просил, чтобы по нему ласкаючи провели рукой!

Даже издали при взгляде на любовника у Иннидиса захватывало дух! Это был он, он был жив, и у него всё было хорошо. И пусть сейчас, в этой колонне и среди этой толпы красота Ви казалась холоднее зимы. Пусть в улыбке, которой он одаривал чествующих его, сквозил лёд, а приветственный взмах холёной руки выглядел неторопливо надменным, всё равно Иннидис знал, что его Ви совсем другой — мягкий и отзывчивый, а весь этот холод — лишь видимость.