— Это... неожиданно, — признался Иннидис, — но я буду очень рад, если ты и правда отправишься со мной и Аннаисой.

— Ха, я и не сомневалась, — фыркнула и рассмеялась женщина. — Врачевательница в долгом пути лишней не бывает.

— Вовсе я не из-за этого, — поморщился он.

— Да знаю я, знаю, — махнула она рукой, а после долгой паузы тихо спросила: — Ну как, теперь твоё горе из-за Эйнана сменилось печалью?

— Почему оно должно было... — начал Иннидис, не понимая, но уже в следующий миг до него дошло, о чём она говорит. — Постой, ты что, считаешь, будто я намеренно пошёл на это наказание, ради какого-то там искупления или чего-то вроде? — возмутился он и, нахмурившись, уставился на женщину.

— Ты вообще-то сам утверждал, что рабов освобождаешь именно поэтому, — проворчала Хатхиши. — Откуда мне знать, может, и тут тоже... неосознанно.

— Нет. Не думаю. Мне даже в голову это не приходило... Я просто знал, что Ви не должен погибнуть из-за моего недомыслия, вот и поступил так, как поступил. Но сейчас вижу, что до последней минуты сомневался в себе. Я боялся, что в какой-то момент испугаюсь и что страх окажется сильнее любви… — Иннидис умолк, понимая, что впервые признаётся в этом даже не Хатхиши, а себе. Он добавил, понизив голос: — Я считал себя трусом. С тех пор как увезли Эйнана, я всё время, все эти годы, считал себя трусом. Но получается, что это не так… по крайней мере не всегда так, и теперь я знаю, что могу… Вот только не знаю, к чему это всё привело. Если вдруг выяснится, что он не добрался до Сайхратхи...

— Не может такого быть! — отрезала Хатхиши. — Не для того боги послали ему тебя, а ты вызволил его с той шахты и уберёг от законников, чтобы потом он мог так просто сгинуть в пути.

Иннидис очень надеялся, что она права, он и сам не хотел думать о дурном, но полностью избавиться от пугающих мыслей всё равно не мог.

До Мадриоки они добрались к концу осени, и эта часть путешествия ожидаемо стала для Иннидиса самой тяжкой. Щедро политые ночными дождями, а потом нагретые дневным солнцем взгорья источали одуряющие ароматы хвои и почвы, такие насыщенные, каких не было больше нигде в Иллирине. И эти запахи несли с собой всю боль и радость воспоминаний, и ничто не могло вернее и быстрее них возвратить Иннидиса в прошлое.

Его усталые спутники разместились на отдых в жилом крыле замка, а тамошние слуги, удивлённые появлением хозяина и юной госпожи, быстро пришли в себя и сбегали в ближайшее селение, принесли свежих продуктов и привели двух женщин, чтобы те приготовили еду, подходящую для господ. Лошадей поставили в стойла, почистили и задали корм, собак отправили на псарню.

Иннидис отдыхать не стал. Взял на здешней конюшне единственного коня, которого держали на всякий случай, и уехал прочь из замка по знакомым с детства дорогам и тропам, за каждым поворотом которых на него снова и снова выпрыгивало былое. Он проезжал по местам, которые одновременно казались прежними — и совсем другими. Как особняк наставника Амелота, до которого он добрался на следующий день, пока остальные ещё только приходили в себя. Выехал из замка на заре и за полдня добрался до того дома, где обучался и провёл свои самые счастливые дни с Эйнаном.

Сначала дом показался ему заброшенным и забытым, ведь некогда изысканный сад зарос сорняками, а немногочисленные оставшиеся здесь статуи покрылись сизым лишайником. Но когда Иннидис уже хотел уйти, чтобы не видеть этого печального зрелища, вдруг услышал смех, повизгивания и топот. К одной из статуй — юному лучнику — неслась целая свора детворы и повисла на нём гроздьями. Вдогонку им прозвучал строгий окрик то ли матери, то ли няньки, и стало ясно, что дом вовсе не заброшен, просто наследникам не было особенного дела до сада. Может, просто не хватало времени, сил или денег, чтобы им заниматься. Зато здесь явно часто звучали ребячьи голоса, и наверняка в зарослях сорняков дети устраивали игры в приключения, и их никто не ругал за то, что они потопчут цветы.

Иннидис вспомнил, как возле этой самой статуи поделился с Амелотом, что собирается искать своего друга и оттого не сможет учиться так же часто и хорошо, как раньше. И если теперь Амелот откажется его обучать и прогонит, то Иннидис поймёт.

Сварливый наставник его в тот день удивил.

— Прогнать тебя? — проворчал он. — Нет, зачем же... Мне нравился Эйнан. И мне нравится, что ты хочешь выручить его. Если ты считаешь, что с вами обошлись несправедливо, то конечно, ты должен попытаться это исправить. Вообще-то, юноша, мир сам по себе вовсе не справедлив и совсем не милосерден, но жить нужно так, как будто он и справедлив, и милосерден. И поступать соответственно. И тогда он и правда для кого-то, кто окажется рядом с тобой, станет чуть-чуть милостивее и немного честнее.

Это был один из их последних разговоров. Уже в следующем году старый учитель ушёл из жизни — тихо, спокойно, во сне.

Насмотревшись на детские игры, Иннидис отправился выше в горы, и там улыбка сползла с его губ: он отыскал могилу Эйнана, хотя и далеко не сразу. Покрытые хвоей лесистые тропки, прежде знакомые как свои пять пальцев, за годы изменились под действием дождей и ручьёв, ветров и осыпей. И всё-таки он нашёл её, приваленную камнями, почти в том же виде, в каком оставил когда-то давно. Он долго сидел подле неё, водя пальцами по седым булыжникам. Его никто не видел, и потому он заплакал, никого не стесняясь. И ещё он думал, что надо было приехать сюда раньше, и раньше попрощаться с Эйнаном по-настоящему. Тогда, в юности, боль была слишком острой, чтобы он мог это сделать, но позже ему всё-таки стоило побороть свой страх и навестить его могилу. Но помешала нерешительность...

— Прости меня, Эйнан, — тихо сказал он, погладил напоследок камни и отошёл к коню.

В замок он вернулся ближе к ночи, измотанный, но уснул не сразу. Долго вертел в руках медный витой браслет с янтарной крошкой, который Мори и Чисира передали в подарок для Ви («Он такое любит», — пробасил парень), и думал — надеялся, — что в этот раз всё же поступил правильно. И если так, то Ви благополучно добрался до Сайхратхи, и тогда Иннидис найдёт его там.

В Мадриоки они провели ещё неделю, и за это время Иннидис успел заехать в одноимённый город и добраться там до канцелярии, чтобы оставить необходимые распоряжения, что делать с имением в различных случаях. Там же он на ближайший год подобрал и распорядителя, который станет выплачивать жалование управителю и слугам, поддерживающим жизнь в замке.

Отдохнувшая Аннаиса снова рвалась в путь, сетуя, что Мадриоки — ещё большее захолустье, чем Лиас, и делать здесь совершенно нечего. Иннидис мог бы с ней в этом поспорить, но не стал. Тем более что хоть земли Мадриоки и были дороги его сердцу, зато родовой замок — не очень, и ему было ничуть не жаль его покидать.

...В отличие от особняка в Лиасе, где он создал свой, милый ему мир, и большую часть времени находил в нём спокойствие, вдохновение и уют. Очень не хотелось, чтобы этот любовно обустроенный дом пришёл в упадок. Он надеялся, что новые хозяева тоже полюбят и сад, и белокаменный особняк так же, как любил он, а на третьем этаже, где мастерская с огромными окнами, устроят какую-нибудь великолепную залу, в которой, может быть, станут играть музыку и наслаждаться вином и беседами.

Ему казалось, что это вполне возможно, потому что покупатели, которых помог найти Гролдан, — большое семейство — осматривали особняк с радостными лицами и собирались оставить при себе Ортонара и Сетию. Хиден сам ушёл в другое место, а Мори с Чисирой думали перебираться в деревню. В итоге Иннидис продал дом по приличной, но не завышенной цене в тридцать тысяч аисов, треть из которых вернул друзьям, одолжившим ему деньги для оплаты штрафа.

Реммиена забрала свою статую, а заодно передала для Вильдэрина письмо. Наказала ни в коем случае не потерять его и не забыть передать.

— А то начнёте миловаться, и забудешь обо всём на свете, — ухмыльнулась она.