— Зачем это? Зачем сворачивать? Что случилось? — спросил Иннидис своего слугу, теперь уже единственного.
Хиден все несколько недель до их отъезда обучал Орена управлять двойкой, и теперь тот уверенно вёл запряжённых в повозку Жемчужинку и Арзура. Третья лошадь, тяжелоупряжная Пушинка, поименованная так в шутку, везла за собой воз с сундуками, набитыми кое-каким домашним скарбом, мешки с едой и сено для коней: его приходилось постоянно пополнять в городах, селениях и на постоялых дворах, которые они проезжали. Управляли Пушинкой по очереди то Иннидис, то Хатхиши, которая, как оказалось, отлично ладила с лошадьми ещё со времён своей молодости в Сайхратхе. «Никогда бы не подумала, — признавалась женщина перед отъездом, — что на склоне лет туда вернусь. А всё ты виноват», — привычно припечатывала она, имея в виду, что если бы Иннидис туда не поехал, то и она бы не собралась.
Орен оглянулся на него и опасливо протянул:
— Тот торговец, господин, которого мы недавно повстречали, сказал, что там, выше по тракту, нам навстречу движется войско. Сползаются к границам, где степняки... И мне кажется, я уже что-то слышу... Да и собаки забеспокоились. — Он кивнул на овчарок, которые обычно бежали за повозкой, но иногда их брали на неё, давая отдохнуть. — Как бы чего не вышло. Раз уж нам попалась боковая тропа, то, может, свернём, укроемся на ней, пока они не проедут?
— А что может случиться? — не понял Иннидис. — Мы же не степняки. Вряд ли иллиринское войско тронет иллиринского вельможу.
— Так-то оно так, господин... Вероятно, не тронут... А вот попросить могут: едой поделиться, коня или повозку отдать.
Он был прав. Большую войну в Иллирине ожидали давно и боялись. Она долго оттягивалась, но сейчас, кажется, готова была полыхнуть. Воинские отряды встречались всё чаще, а в городах и селениях усиленно вербовали ополчение. Пока что в основном из бедноты, привлечённой возможностью поживиться и сделать воинскую карьеру, если повезёт уцелеть. Иногда, впрочем, это ополчение доставляло неприятности самим иллиринцам, а вовсе не степнякам. И если та часть войска, которая двигалась навстречу Иннидису и его спутникам, состояла вдруг по большей части именно из такого ополчения и шла под началом не слишком высокородных предводителей, это могло быть опасно. Потом, наверное, Иннидис смог бы пожаловаться на них кайнисам и военачальнику и с лихвой возместить всё то, что отняли, но у него не было на это столько времени. Они находились в пути уже больше месяца, а предстояло ещё столько же, не меньше.
Путь удлиняло ещё и то, что приходилось делать изрядный крюк и заехать в Мадриоки, лично распорядиться наследным имением и имуществом, чтобы всё это досталось Аннаисе в относительной сохранности. Относительной — потому что последствия пожара невозможно было устранить до конца. Впрочем, пока что о Мадриоки Иннидис предпочитал не думать, потому что как только задумывался, начинало щемить сердце и крутить в животе. В последний раз он видел родные места, когда ему исполнилось восемнадцать, и теперь не знал, как воспримет после долгой разлуки земли, на которых беда и счастье сплелись для него воедино.
Сейчас Иннидису и вовсе казалось, будто вся его жизнь только и состояла, что из одних расставаний и потерь: Эйнан и взгорья Мадриоки, отец и мать, которые вообще-то были потеряны задолго до их смерти, сестра и зять, Вильдэрин, а теперь и ставший почти родным город Лиас и его дом в нём.
Он сознавал, что такие представления ложны, но странно было бы ругать себя за искажённое восприятие сейчас, когда он оказался вне времени и нигде, между прошлой жизнью и будущей, и ему было тревожно, грустно, и он не знал, что его ждёт.
— Не увязнем? — с сомнением спросил он Орена.
— Не должны, господин. Я проверю, но отсюда тропа выглядит довольно плотной.
Слуга спрыгнул с передка повозки, бросив поводья Иннидису, и добежал до окаймлённой финиковыми пальмами дороги.
— Она с песком и камнями, господин! — крикнул парень. — Не должны увязнуть.
Дав знак Хатхиши, которая следовала в некотором отдалении, они свернули на боковую тропу и проехали по ней чуть глубже, отдаляясь от основного тракта. Остановились в просвете между пальмами и принялись ждать, когда войско доедет до перекрёстка, а потом минует его. Тогда можно будет вернуться на главный путь, а пока, в ожидании, можно было немного размять ноги и чего-нибудь перекусить.
Иннидис разбудил Аннаису, и девочка, зябко поёжившись, высунулась из-под одеяла и вылезла из повозки. Каита вышла следом.
— Нам ещё долго ехать, дядя? — хнычущим голосом спросила племянница.
Она задавала этот вопрос на каждом привале, на каждом постоялом дворе или в приютном доме. И если поначалу Иннидис подробно расписывал, какие земли им предстоит проехать, то теперь просто отвечал, что доберутся они ещё нескоро.
Аннаисе, непривычной к столь длительным путешествиям, этот путь давался тяжело. Даже Иннидиса изрядно утомила дорога, чего уж говорить о девочке. Зато в тот летний день, узнав о грядущем переезде в Сайхратху, она восприняла это известие с радостью и воодушевлением, чем изрядно облегчила своему дяде задачу: он-то беспокоился, что она не оценит его затею и придётся долго её уговаривать. Бросить племянницу одну в Иллирине он не мог, но и увозить против воли не хотел. К счастью, Аннаиса, как и многие дети и отроки, грезила странствиями, а маленький Лиас, в котором почти ничего не происходило, давно ей надоел. Тем более что отсутствие ярких событий вело к тому, что событием стало всё случившееся с Иннидисом. И хоть он был полностью оправдан, хоть Гриссель Лирри, посланец господ из Аккиса, явился к нему с подобострастными извинениями и деньгами в золоте, как и обещал Гролдан, но всё равно в Лиасе обсуждали его заключение в долговую тюрьму. Горделивая Аннаиса сложно переживала подобные пересуды. А тут переезд, да не куда-нибудь, а в великолепную Сайхратху, ещё и в столичный Медулис, а не в какой-то там захолустный городишко.
Самому Иннидису после всего случившегося тоже стало в Лиасе как будто душно, город для него изменился, уже не выглядел таким приятным местом и словно бы надвигался, сдавливал и вытеснял собой тот островок спокойствия и уюта, каким до последнего времени оставался окружённый персиками и оливами дом.
Иннидис, правда, не был до конца уверен, что, покинув Лиас и Иллирин, они и правда станут жить в столичном Медулисе: во многом это зависело от Ви, от того, ждёт ли он их по-прежнему. Если нет, то лучше бы им обосноваться в городе проще и дешевле. Хотя в этом случае правильнее было бы вообще остаться в Иллирине, но как тут узнать заранее?
Он как сейчас помнил тот разговор с Хатхиши, когда только-только вернулся из заключения и рассуждал, что вроде бы понимает, насколько сомнительна эта его затея с переездом вслед за Ви, но всё равно собирается её осуществить, ну не глупец ли?
Они сидели тогда в саду, пили вино в беседке, и хотя был вечер, но жара середины лета не давала воздуху остыть. Снаружи, среди шелеста олив и поскрипывания качелей, на которых раскачивалась Аннаиса, всё равно было приятнее, чем внутри.
— Я ведь обещал, — говорил Иннидис, — что приеду месяца через три, а в итоге пройдёт больше года с тех пор, как мы расстались. И я не вполне уверен, что он по-прежнему рад будет меня видеть. Не хотел бы ощутить себя навязчивой тенью из прошлого... Но если не поеду, то все время буду гадать «а что, если» и винить себя, что упустил возможность... Да и не хочу я уже, если честно, оставаться в Лиасе. И к тому же я должен узнать... и боюсь узнать... Я боюсь, что вдруг приеду, а его там не окажется? Что, если с ним что-то стряслось ещё тогда, в пути, и его уже...
Он не смог выговорить «нет в живых», но женщина, кажется, поняла.
— Если решишься, то я поеду с тобой, — сообщила она. — Я на той земле была счастлива когда-то, прямо как ты в своём Мадриоки. Пожалуй, я была бы не против там и умереть. А здесь у меня всё равно нет никого близкого, кроме тебя. Если же и тебя не останется, то что я тут забыла? А в Сахратхе, думаю, ещё живы многие из некогда дорогих мне людей, а если там будешь ещё и ты с Ви, то и прекрасно.
