Наверное, он ещё подумал бы, насколько ему в ближайшее время нужен дом, учитывая, что почти все дни он проводил в храме, однако скоро сюда должны были приехать Иннидис и Аннаиса, и уж им-то жилье было необходимо. Несомненно, иллиринский вельможа и сам мог бы снять себе здесь дом, а вероятно, и купить, но это всё равно не делается за один день, и до этого возлюбленному с его племянницей придётся скитаться по постоялым дворам или заселиться в первый попавшийся домишко. Так лучше уж Вильдэрин сам и заранее озаботится местом, где они смогут жить и чувствовать себя как дома. Это будет куда разумнее.
Он приступил к поискам, как только скопил восемнадцать эну и теперь мог на полгода вперёд оплатить по-настоящему хороший дом не так уж далеко от центра и при этом оставить немного денег на еду и одежду. Искать приходилось урывками, но его очень выручил Эмезмизен, прислав на помощь своего проверенного слугу. Тот, выслушав все пожелания, сумел найти несколько подходящих жилищ, из которых Вильдэрину предстояло выбрать одно.
Больше всего ему понравился просторный двухэтажный дом из молочно-белого камня со скатной крышей из светло-жёлтой черепицы, с множеством окон и небольшим симпатичным балконом. Окружённый невысокой базальтовой оградой, из-за которой выглядывали миндальные деревья, уже готовые зацвести, он был чуть меньше, чем дом Иннидиса, но выглядел так симпатично, уютно и гостеприимно, что возлюбленному наверняка понравится. Бронзовые завитушки на воротах были выполнены в форме забавных звериных морд, балюстрада из резных балясин ограждала ведущую к входной двери широкую лестницу, внизу которой в заполненных землёй каменных чашах рос тимьян, возле кустов розмарина стояли деревянные скамьи с изогнутыми спинками — всё это вместе смотрелось очень мило и до изящества просто.
Да и внутри дом выглядел хорошо, хотя там явно отсутствовала добрая часть мебели. Наверное, владельцы дома, переезжая отсюда в особняк возле Портовой площади, что-то забрали с собой. Но это не беда, какую-то мебель можно будет постепенно заказывать у здешних мастеров, а на первое время хватит и того что есть: трёх кроватей в трёх комнатах, стола и деревянных кресел в гостиной зале, нескольких табуретов, разбросанных по всему дому. А ещё одну комнату, почти пустую, с одним только большим сундуком у стены, Иннидис, если захочет, сможет использовать как мастерскую. Дождаться бы его только!
Чем скорее приближалась середина весны, а потом и её вторая половина, тем сильнее Вильдэрин волновался, нервничал и терзался нетерпением. Он ждал Иннидиса каждый день, вот-вот, а каждую ночь, разочарованный и удручённый, ложился спать в ожидании утра то в комнатушке под храмом, то в доме, который уже успел немного обустроить и даже нанял человека, чтобы раз в неделю приходил убраться в комнатах и на дворе.
А потом наступило лето, и вовсю ярились ветра из песка и пыли, которые дули здесь дважды в год — когда весна сменялась летом, и когда лето сменялось осенью. Небольшой сад перед домом поблёк, припорошённый изжелта-серой взвесью, а на лицах сайхратцев появились платки и повязки, призванные задержать вездесущую песчаную пыль: шелковые, по краям украшенные тонкой вышивкой и бисером у вельмож, и хлопковые или льняные у простых горожан. Рабы же прикрывали рот и нос чем придётся.
В эти полторы-две недели душных ветров люди предпочитали лишний раз не высовываться наружу, в это время не совершались церемонии, не проводились обряды, замирала жизнь на площадях и в торговых рядах, зрелища тоже не устраивались, и только корабли и лодки продолжали уходить и прибывать в порт. Часть этого времени Вильдэрин провёл в храме, обучаясь, пока его не отправили отдохнуть (на самом деле старцы, скорее, сами хотели отдохнуть от него). Тогда, предоставленный сам себе, он засел в этом доме, который вдруг показался чужим, неуютным и ненужным. Наверное, потому что ненужным и одиноким ощутил себя и сам Вильдэрин.
Иннидис так и не появился. Уже отшумели ветра, а его всё не было. Потом пролился дождь, долгожданный и благословенный, омыл песчаную пыль с камней и деревьев, и в Сайхратху вернулась жизнь. Возобновилась торговля на улицах, в храмах снова устраивались зрелища, а высокородные вельможи снова приглашали артистов в свои дворцы с особняками.
В них, в этих дворцах, они чаще показывали не священные истории о богах и героях, а забавные и о людях. Раньше в этих представлениях для знати Вильдэрину больше всего нравилось играть смазливого, но туповатого и самонадеянного юнца, который из-за этих своих качеств вечно ставил себя в неловкое, глупое, смешное положение и встревал в неприятности. Но сейчас его от этой роли едва не воротило, потому что ему вдруг показалось, будто он играет самого себя. Что он такой и есть — бестолковый и самонадеянный, как и тот юнец. Иначе чем объяснить, что он сам себе придумал срок, в который Иннидис якобы должен приехать, а потом ждал его в полной уверенности, что это обязательно случится, хотя прежде уже зарекался от попыток предугадать будущее. И разве не самонадеянностью объяснялись его вера или желание верить в то, что он любим настолько, что Иннидис оставит ради него свою налаженную жизнь и, всё бросив, уедет за ним в неизвестность?
Ну да, его восхитительный скульптор сам сказал об этом и пообещал, но если бы Вильдэрин был чуть сообразительнее, то понял бы, что возлюбленный, вероятно, таким образом всего лишь пытался убедить уехать его самого и тем самым спасти от опасности. Что же, спасибо ему за это, но… как же больно!
Вильдэрин сходил с ума. Он плохо спал, не в силах унять нервозность, ел что попало и как придётся, а на глаза нет-нет да наворачивались слезы. Он выходил ночами во двор, на скамейку у розмариновых кустов, и то бездумно смотрел в небо, то до умопомрачения, до боли в пальцах перебирал струны лиры, извлекая пронзительные и печальные мелодии, и чувствовал себя самым несчастным на свете.
В другие дни он вдруг начинал думать, что с Иннидисом, наверное, что-то случилось, что-то дурное и страшное, иначе он обязательно бы уже приехал. И тогда Вильдэрина так и подмывало самому бросить всё и помчаться обратно в Иллирин. Добраться до Лиаса, до милого сердцу белого дома, и чтобы овчарки залаяли, услышав его приближение, а Аннаиса выскочила навстречу с каким-нибудь въедливым вопросом, а Иннидис… Он убедился бы, что с Иннидисом всё хорошо, и стало бы одновременно больнее и легче. Потому что нет ничего хуже, чем пытка неизвестностью, бесконечным ожиданием и страхом за любимого человека.
Он написал ему письмо, где говорил, что очень ждёт его и будет и дальше ждать сколько нужно, только бы Иннидис по-прежнему готов был к нему приехать. Но даже если Иннидис вдруг передумал, то всё равно пусть сообщит хотя бы, в порядке ли он, потому что Вильдэрин очень о нём волнуется.
Он передал послание с одним из охранников торгового каравана, выходящего из Медулиса в Иллирин, щедро заплатил и попросил его, когда окажется в Иллирине, передать письмо дальше на юг. Обещал заплатить ещё больше, если послание достигнет получателя.
Спокойнее от этого не стало. Просто теперь к ожиданию Иннидиса и тревоге о нём прибавилось беспокойство о судьбе письма и ожидание ответа.
Душевное состояние Вильдэрина не ускользнуло от прочих артистов, тем более что хоть оно и не отражалось пока на выступлениях, но на репетициях уже сказывалось: он был рассеян, подавлен, забывал слова и попросту задерживал и подводил остальных. Хорошо, что хоть на церемониальном зрелище в Высоком храме в день перелома лета как-то удалось взять себя в руки и отыграть свою роль более-менее сносно. Потом они все проезжали верхом по главным улицам столицы среди служителей других культов, за ними следовала, прославляя богов, толпа, а жрецов, в том числе и артистов, забрасывали душистыми травами и цветками и выкрикивали их имена. Подобные шествия считались частью церемонии и устраивались четыре раза в год, в дни равноденствий и переломов зимы и лета, но Вильдэрин пока не привык, чтобы его славили, будто он какой-то наследник знатного рода, а не вчерашний раб. Сейчас же он и вовсе хотел, чтобы всё это закончилось.
