Иннидис недооценил Грисселя: тот начал беседу не с чего-то одного, а сразу и с угроз, и с уговоров, и с попыток торговаться одновременно. Он сказал, что в дворцовых архивах была обнаружена копия поступного листа на Вильдэрина и что записи в том документе обрывались на месте, где раб отравил свою госпожу, был продан Линнету Друкконену и не подлежал дальнейшей перепродаже другим господам. Из этого следовало, что пергамент, который Иннидис предъявил Тихлесу Хугону, был частично подделан, и не сам ли Иннидис его подделал? Понимает ли он, чем это ему грозит, если господа Геррейта или охотник за невольниками расскажут об этом законникам? А чем это грозит Вильдэрину?

Однако, утверждал Гриссель, его доверители не хотели бы, чтобы Иннидис пострадал, да и рабу Вильдэрину они зла не желают. Они точно не заинтересованы в казни этого прелестного юноши, и если бы только Иннидис подтвердил, что освобождённый Ви — это какой-то совсем другой человек, а Вильдэрина он не освобождал, то они нашли бы способ защитить парня и забрать его себе (и ему было бы у них хорошо, честное слово!). Иннидис же (негласно) получил бы за раба его полную стоимость, а это огромная сумма, тридцать тысяч, ему такие деньги и за несколько лет не выручить, так что стоит соглашаться на столь щедрое предложение, пока есть возможность. К тому же в этом случае Иннидис будет избавлен от неприятностей с законом.

Иннидис выслушал все это с видом внимательным, удивлённым и несчастным, потом усталым голосом ответил:

— Досточтимый Гриссель, если бы ты пришёл ко мне с этим немного раньше… Может, и получилось бы о чем-то договориться. Тем более после того как он… А! Что теперь об этом говорить! — яростно выдохнул Иннидис. — Увы, я понятия не имею, где он сейчас. Говорил, что отправится в столицу… Я даже проводил его до Тиртиса, всё надеялся отговорить по дороге… — Он помолчал и махнул рукой. — Где уж там! Как только те артисты уехали, у него стало меньше денег — только то, что давал ему я, но ему этого показалось мало. Он хотел носить шелка и золото, а не хлопок и медь, — Иннидис полупрезрительно фыркнул. — Он решил, что на задворках страны ему больше делать нечего и что в столице он со своими… хм… способностями добьётся большего.

— Так он сейчас в столице?

— Откуда же мне знать? После Тиртиса он действительно поехал в сторону Эртины, но добрался ли, я не знаю. Вольную он забрал с собой, а тот поступной лист… Ты говоришь, что он поддельный… Но если это и так, то не я его подделывал, клянусь. Я уже получил его таким и не представляю, кому это могло понадобиться.

— Самому рабу, например, — усмехнулся Гриссель.

— Вряд ли он тогда был в состоянии даже написать собственное имя, — с сомнением покачал головой Иннидис. — Его доставили ко мне полумертвым. Тем ужаснее, что после того, как я его выходил и дал свободу, он так поступил…

— Рабы, чего ещё от них ждать, — сочувственно развёл руками Гриссель. — Неблагодарные и лживые создания. Они уже рождаются такими, этого не изменить, иначе не превратились бы в рабов. Любой истинно свободный человек никогда, даже оказавшись в плену, не согласился бы на рабство. Те же, кто соглашается, есть рабы по сути своей. Слабые и жалкие люди, не способные на искреннюю привязанность и настоящие чувства.

Раньше, до Эйнана, Иннидис рассуждал пусть и не точь-в-точь, но подобным же образом. Только позже понял, что это всего-навсего удобное оправдание. Надо же чем-то объяснять, почему одни люди становятся имуществом других людей и почему это правильно.

— Наверное, так и есть, досточтимый, — болезненно поморщился Иннидис. — Но я был чрезмерно беспечен и не думал о плохом. Ведь прежние рабы, которых я отпускал на волю, меня не предавали.

— Наверное, у них просто не было такой возможности. В этом и суть: если раба лишить любой возможности предать, он будет верен своему хозяину. Но стоит только дать малейшую слабину…

Гриссель, похоже, и впрямь верил в то, что говорил, и даже вполне искренне, хоть и несколько свысока, сочувствовал наивному и непрактичному вельможе, имевшему глупость не просто влюбиться в собственного невольника, но ещё и опрометчиво подарить ему свободу.

Хотя слушать всю эту чушь Иннидису было в тягость, сам разговор был скорее на руку. Если Гриссель поверит ему, то Ви в первую очередь примутся разыскивать в столице и по дороге к ней. Хоть господа из Аккиса влиятельны, богаты и настырны, но даже у них вряд ли найдётся столько людей и упорства, чтобы охватить поисками сразу всю страну. Нет, им надо будет с чего-то начать… И к тому времени, когда преследователи поймут, что парень в столице не появлялся и по пути его тоже не видели, сайхратские лицедеи успеют уехать от этих мест ещё дальше. Потом, вероятно, к Иннидису снова явятся с вопросами, и если поймут, что он ввёл всех в заблуждение, тогда ему придётся «сознаться», куда он отправил Ви на самом деле, и этим выиграть для артистов ещё полторы-две недели. Только бы охотникам за рабами не пришло в голову, что парень с ними и уехал! А это весьма вероятно, если только Иннидис не подкинет им более привлекательную версию.

— А если его найдут там, в столице, — продолжал торговаться Гриссель, — и доставят в Аккис? Тогда ты подтвердишь, если потребуется, что Ви — это другой человек? Тебе всё равно заплатят за него, как и обещали. Как за Вильдэрина, не как за Ви. А тот поступной лист ты просто передашь через меня господам Геррейта. Негласно.

Иннидис долго молчал, затем посомневался для порядка и, наконец, сдался, сказал обречённо:

— У меня не такой уж богатый выбор, верно? Но послушай, если он отравил свою госпожу, если это на самом деле было так… Неужели даже теперь, зная об этом, господа Геррейта всё равно хотят его себе? Не боятся, что он попытается убить и их?

Гриссель рассмеялся.

— О, досточтимый Иннидис, это же очевидно! Когда этот раб отравил царицу, она уже и так была при смерти. Может, сама Великая и приказала ему это. Только вот свидетелей тому не нашлось. А так все понимают, что это скорее был акт милосердия, чем убийство. Даже законники, которые приговорят его к казни, и палачи, которые казнят, будут понимать это. Но закон есть закон, и согласно ему он — раб, убивший свою госпожу. И закон этот не изменить. А вот обойти можно. К всеобщей пользе. Ты получишь деньги и избежишь неприятностей, мои доверители, как и хотели, получат себе бывшего наложника царицы, а сам этот наложник вернётся в привычное ему рабство, зато останется жив и в безопасности, под защитой своих новых хозяев. Соглашайся.

— Хорошо, — покивал Иннидис. — Ладно. Пусть будет так.

В следующие дни он жил в непреходящем беспокойстве и душевном напряжении. Даже просыпался нервозным, озабоченным и в ожидании, что, может быть, именно сегодня к нему придут, чтобы уличить во лжи. Только к позднему вечеру, когда никто так и не появлялся, Иннидиса чуть-чуть отпускало, и он мог расслабиться в той мере, чтобы уснуть.

В течение дня слегка отвлечься от навязчивых и пугающих мыслей помогала работа: он шлифовал то статую Реммиены, то изваяние Лиирруна. Последнее было довольно мучительно, ведь полубог обладал чертами возлюбленного, но это же было и до безумия приятно — по той же причине. Когда он проводил пальцами по лицу скульптуры, выравнивая и заглаживая, иногда получалось вообразить, будто он касается лица настоящего, живого Ви.

Иногда он заходил в его комнату, бывшую гостевую, где всё ещё сохранялись следы его присутствия. Какие-то мелочи из одежды, забытый медный перстень, а у Иннидиса рука не поднималась убрать это подальше или велеть Чисире спрятать всё в сундук. Порой ему даже чудилось, будто эта комната до сих пор хранит его запах, хотя вряд ли это на самом деле было так.

Конечно, он тосковал по нему. До того тосковал, что порою перебирал исписанные каллиграфическим почерком любовника листы и вспоминал, как Ви сидел за подставкой для письма, склонив черноволосую голову над рукописью, а Иннидис подходил к нему со спины, приподнимал волосы, целовал в зашеек и просил отвлечься…