Сайхратцы со своими лошадьми, повозками и охраной поджидали Ви под Тиртисом, на полузаброшенной грунтовой тропе, лежащей поодаль от мощёных дорог и окаймлённой рожковыми и лавровыми деревьями. Так решил Белогривка, чтобы не привлекать к своему новому спутнику чужое и возможно опасное внимание.

Здесь, на этой обрамленной деревьями дороге, Ви не дали много времени на прощание с Иннидисом. Должно быть, артисты понимали, что иначе они так и будут стоять здесь, обнявшись.

— Текерайнен, — окликнул Эмезмизен Вильдэрина и кивнул на одну из повозок. — Пора.

Ви посмотрел на Иннидиса, и его взгляд был потерянным, а на побледневшем лице угадывались страх и непонимание, словно он никак не мог уложить в голове, что они расстаются и он уезжает куда-то очень далеко. Должно быть, и на лице Иннидиса отражалось что-то похожее, и он не мог скрыть охватившее его мучительное чувство утраты, которое сводило с ума необратимостью.

— Я буду ждать тебя, Иннидис, — в который уже раз шепнул любовник, и глаза его предательски увлажнились. — И я знаю, что дождусь… И ты знай.

Скоро его укутанная в плащ фигура исчезла в утробе крытой повозки. Ещё через несколько минут из-под копыт и колес полетела грязь, взвилась влажная пыль и снова осела на дорогу. Иннидис стоял, держа за поводья Жемчужинку и Арзура, и невидящим взглядом смотрел вслед повозкам и всадникам, исчезавшим за поворотом, и чувствовал себя таким осиротевшим, одиноким и бессильным, что казалось, будто само небо навалилось на плечи и придавило к земле. Небо, которое сейчас было глумливо ясным, с которого издевательски светило восходящее солнце, и его лучи назойливо лезли в глаза… Именно сегодня дожди, в последние дни льющие почти безостановочно, словно в насмешку сделали перерыв. А Иннидису сейчас так хотелось серой, тоскливой и холодной мороси! Чтобы всё вокруг погрузилось в такое же уныние, как и он сам.

Отдавшись безотрадным мыслям, обратного пути Иннидис даже не заметил. А добравшись до дома, оставил Арзура в конюшне, а сам вновь уехал на Жемчужинке — отправился на тот берег разлившейся Тиусы. Но даже любимые места, которые прежде успокаивали, теперь только добавили горечи, ведь в них таились воспоминания.

Вот та самая поваленная и подтопленная сосна, возле которой Ви, обезумевший от болезненных открытий, злился и обвинял Иннидиса в том, что он знатный иллиринец, — а потом в отчаянном порыве предложил ему себя…

А вот и прогалина, где однажды они жгли костер и жарили на нём каштаны, а Вильдэрин, смеясь, пытался учить Иннидиса танцам…

И словно бы ему было недостаточно боли, Иннидис решил помучить себя ещё сильнее и от побережья поехал к миртовой роще и к покинутому, обезлюдевшему амфитеатру. Когда он туда добрался, наконец-то пошёл дождь, и в серой влажной мути арена и поросшие травами и можжевельником сиденья амфитеатра казались ещё более сиротливыми, бесприютными, заброшенными.

Позже, уже под вечер, Иннидиса занесло к Хатхиши, и это, пожалуй, было лучшим решением за этот день. Женщина оказалась дома, открыла ему дверь и спросила только:

— Уехал?

— Да.

Она впустила его, поворчала, что промок, затем налила душистый травяной отвар и накормила сырными оладьями, вкус которых он толком не почувствовал. Обычно голосистая и говорливая, этим вечером Хатхиши больше слушала, и Иннидис был благодарен, что с её языка ни разу не слетело что-нибудь вроде «не унывай», «не навсегда расстаётесь», «всё будет хорошо» — и прочих фраз, которые люди обычно говорят друг другу, когда не знают, что сказать.

Домой он вернулся поздним вечером, надеясь, что после бессонной ночи и тягостного дня наконец-то забудется во сне. Не тут-то было. Кровать, лишённая тепла их тел, холодная и словно бы чужая, стала внезапно неудобной, а мягкие хлопковые простыни кололи и натирали кожу, будто их присыпали песком. И никак Иннидис не мог устроиться поудобнее, и всё ворочался, и через какое-то время холодная постель превратилась вдруг в раскалённую печь, и его бросило в пот. Но затем испарина пропитала простыни, и они стали влажными, липкими и снова холодными. Только к середине ночи, когда в довесок ко всему запершило в горле и заложило нос, до Иннидиса дошло, что его лихорадит и что он, должно быть, простыл.

Как ни странно, эта мысль помогла уснуть. Вероятно, потому что она была единственной мыслью, в которой присутствовала какая-то определённость, и за неё можно было зацепиться хотя бы краешком сознания.

Проснулся Иннидис уже совершенно больным. Тело ломило, голова раскалывалась, резь в глазах еле-еле давала ими двигать и даже моргать, нос не дышал совсем, а горло саднило так, будто изнутри по нему прошлись точильным камнем. Иннидиса знобило не на шутку, а охваченный горячкой ум напрасно пытался уцепиться за обрывок хоть какой-нибудь мысли. И пожалуй, это было к лучшему.

Приходила Хатхиши, читала какие-то заклинания, поила обжигающими настоями и заставляла принимать пищу, хотя Иннидис не хотел есть. От еды тошнило.

Горячка помогала забыться и не гонять бесконечно мысли о Ви и о том, всё ли с ним в порядке, не думать о себе и о нависшей угрозе. Но как только жар уходил, тревоги возвращались, и он с новой силой скучал по любовнику и волновался о нём.

Иннидис проболел около недели, прежде чем ему стало лучше. Пойдя на поправку, он расспросил Ортонара и узнал, что за эту неделю никто из законников или охотников за рабами им не интересовался, а раз так, то была надежда, что всё обошлось. Может быть, Тихлесу Хугону всё-таки не удалось обнаружить в архивных записях то, что он хотел обнаружить. И может быть, он поехал в Аккис именно для того, чтобы сообщить об этом тем вельможам. Тогда Иннидиса не станут здесь задерживать, и он сможет отправиться вслед за Ви, пусть даже этот переезд дастся ему с трудом. Очень жаль покидать свой дом и людей, к которым привык, начинать все сначала в неизведанном, чуждом месте, но он делал это уже дважды, и оба раза на новом месте его никто не ждал. А теперь будет ждать любимый человек… Только бы сам Ви добрался до Сайхратхи целым и невредимым!

Только-только оправившись от болезни, Иннидис, несмотря на слабость, уже обсуждал со счетоводом продажу дома, хозяйства и вывод части денег из морской торговли. А вот вложения в ювелирную лавку в Сайхратхе решил там и оставить: они очень пригодятся, когда он туда доберётся. И к тому же там, на чужой земле, он сможет заняться торговлей и сам, а не только вкладывать деньги, ведь там у него уже не будет тех ограничений, вызванных его происхождением.

Увы, как это часто случалось, самые светлые его надежды не оправдались. Около полудня, в особенно холодный и дождливый день к нему наведался мелкий вельможа в богатой дорожной одежде из тонко выделанной шерсти, полностью лысый и очень худой. Он представился доверенным лицом господ Геррейта.

Не нужно было обладать особой смекалкой, чтобы догадаться, о чем пойдёт речь, а точнее, о ком. Иннидис, впрочем, счёл добрым знаком, что к нему явились не законники и не Тихлес Хугон. Значит, господа из Аккиса поняли, что им не так-то просто будет заполучить бывшего царского раба законным путём, иначе они натравили бы на Иннидиса государственных служащих, а не прислали бы своего человека… угрожать? Торговаться? Уговаривать? Скоро он это узнает.

После болезни у него всё ещё был бледный и нездоровый вид, тусклый взгляд и заросшие щетиной щеки. Иннидис не собирался как-то это скрывать, наоборот, постарался подчеркнуть. Ведь так и должен выглядеть опустившийся и впавший в любовную тоску человек, и именно такой облик подходил для того, о чём Иннидис собирался говорить.

Он принял вельможу, который назвался Грисселем Лирри, в комнате на первом этаже, где обычно беседовал со счетоводом и где у Аннаисы несколько раз в неделю проходили занятия с учителями. Чисира принесла им кувшин с вином, козий сыр и маслины, разлила вино по чашам, и Иннидис сразу же, с притворной поспешностью, приложился к своей: пусть гость решит, будто он ещё и выпивает больше или чаще, чем стоило бы. Это дополнит картину.