На ближайшем к тропинке кусте зловеще покачивались на ветерке кишки и каким-то образом запутавшаяся в них кость. Судя по почти вывернутой наизнанку левой ноге жертвы, берцовая.

— Сердце здесь, — севшим голосом проговорил Бруно, указывая на бурый ком, лежащий поодаль.

— И глаза на месте, — добавил Курт. Широко распахнутые, полные ужаса и боли глаза действительно были на месте, как и веки, уши и прочие части лица. Голова вообще, похоже, пострадала менее прочего. — Хотел бы я знать, что убийца надеялся найти в этой несчастной? Душу? Проглоченные сокровища? Так желудок у самого плеча валяется, целый…

— Не знаю, — хрипло отозвался помощник. — Но вот я очень хотел бы найти самого этого… исследователя.

— Найдем, — заверил Курт и добавил, приглядевшись повнимательнее к следам на снегу: — Обоих.

Прорисовать все перемещения убийц от и до майстер инквизитор бы не взялся, но по поляне совершенно точно ходили двое. Один покрупнее, другой помельче. Вот один из них наступил в кровавую лужу, но не заметил этого. Потом оба бок о бок вышли на тропинку, и дальше следы терялись в жидкой грязи.

— Pro minimum, теперь становится ясно, как они управлялись со здоровыми мужиками, — заметил господин следователь, аккуратно подходя и присаживаясь возле трупа. — Разрез сделан острым ножом, а вот органы, похоже, в самом деле вырывали руками... Причем из еще живой жертвы.

— Requiem aeternam dona ei, Domine… (прим.: Вечный покой даруй ей, Господи... (лат.)) — пробормотал Бруно, творя над телом крестное знамение.

Закончив осмотр, Курт тщательно обтер перчатки о чистый снег и поднялся.

— Ты узнал убитую? — спросил Курт у мальчишки, покорно дожидавшегося их на тропинке. Парень заметно продрог, дышал на руки и переступал с ноги на ногу, чтоб согреться. Услышав вопрос, вздрогнул и уставился на следователя круглыми глазами. — Ты понял, кто там лежит? — повторил майстер инквизитор, для вящей доходчивости указав в сторону злополучной поляны.

— Г-Грета. Жена п-пекаря. Б-была… — то ли от холода, то ли от воспоминаний подросток снова начал стучать зубами и заикаться.

— Проводишь нас к дому пекаря, а потом пойдешь и скажешь отцу, что тело можно забрать, обиходить и похоронить. Да пусть пошлет кого-нибудь с крепкими нервами. Это — понятно?

Мальчишка кивнул и заспешил в сторону деревни. Подобрать ведро и удочку он не то забыл, не то так и не набрался храбрости.

* * *

К дому отца Амадеуса майстер инквизитор с помощником вернулись в состоянии духа еще более безрадостном, чем с утра.

— Зараза, — констатировал Курт, сбрасывая фельдрок на сундук в углу отведенной им комнаты и опускаясь на табурет у стола.

— Что думаешь делать дальше? — спросил Бруно, со вздохом присаживаясь напротив и глядя сочувственно.

— Понятия не имею, — мрачно отозвался тот. — Ad imperatum мне полагается завершить опрос родичей пропавших, каковых осталось две семьи. Это я, разумеется, сделаю; вот только не верится, что сие действие даст хоть какую-то зацепку. Те двое пропали еще до Рождества, три месяца назад, — он безнадежно махнул рукой, покривившись.

Следующая минута протекла в молчании; Курт с мрачностью созерцал тетрадь с записями отца Амадеуса, к которым добавилась еще одна, сделанная рукой самого майстера инквизитора. Однако ни капли ясности с ее появлением не прибавилось. Опрос родичей последней жертвы, хоть и проведенный по горячим следам, тоже ничего не дал. Рыдающая мать и злой, через слово ругающийся вдовец в один голос утверждали, что никаких странностей за убитой не замечали. Вела она себя как обычно, ни на что не жаловалась, никуда не отлучалась. С утра, то есть часа за три до рассвета, как обычно, пошла ставить тесто, да так и не вернулась. Семья не встревожилась, потому как мало ли еще дел по дому? Может, за водой пошла или в погреб спустилась.

Курт потер лоб, пытаясь усмотреть в происходящем в Аспендорфе хоть какую-то логику, хоть что-то, за что можно было бы уцепиться.

— Голова болит? — с надеждой уточнил Бруно; Курт отрицательно качнул головой, раздраженно поморщившись. Помощник лишь вздохнул.

В дверь осторожно постучали.

— Войдите, — бросил Курт, закрывая тетрадь.

— Майстер Гессе, — просунулся в дверь церковный служка, — вас очень хочет видеть один человек… Говорит, он знает, кто людей… того… Но говорить согласен только с вами лично, — докончил он скороговоркой.

— Пусти, — хмуро велел Курт и, когда служка скрылся за дверью, мрачно добавил, обращаясь к Бруно: — Если сей свидетель окажется очередным деревенским увальнем, способным с Божьей милостью худо-бедно накарябать собственное имя, но с достоверностью знающим, что во всем повинна горбатая и кривая старуха, что живет неподалеку от мельницы, потому как все ж знают, что она ведьма, я за себя не отвечаю.

Ответить помощник не успел, так как дверь открылась, и в комнату нерешительно вступил посетитель — парень лет двадцати на вид типичной крестьянской внешности.

— Майстер инквизитор… — начал он неуверенно.

— Гессе, — поправил Курт, постаравшись изгнать из голоса недовольство всем миром вокруг и кивая на свободный табурет у стола. — Как тебя зовут?

— Петер Мюллер, майстер ин… Гессе, — ответил тот, садясь куда было указано и глядя на следователя напряженно и выжидающе.

— Мюллер, — задумчиво повторил Курт. — Ханна Мюллер — твоя родственница?

— Да, сестра, — уже более уверенно ответил тот с заметным облегчением. — Я из-за нее и пришел.

— И ты утверждаешь, Петер, что знаешь имя убийцы? — уточнил Курт.

— Да… не совсем, — парень поерзал на табурете. — Майстер Гессе, я скажу, что знаю, но прошу вас выслушать меня до конца.

— Разумеется, Петер, — кивнул он и заметил: — У тебя удивительно правильная речь для местного, почти хохдойч. Откуда?

— Я третий год учусь в университете Хайдельберга, — чуть улыбнулся Мюллер. — Выговорился… Так я расскажу?

— Я слушаю, — ободрил его Курт, игнорируя чуть насмешливый взгляд помощника: каков, мол, безграмотный увалень, а?

— Как я уже сказал, я учусь в университете, на медицинском факультете, — начал парень явно продуманную заранее речь, — потому дома бываю нечасто. Сейчас приехал всего неделю назад — к матери на именины, тут-то мне и рассказали, что Ханна пропала, никто ничего не знает, не видели, когда и куда делась, да вы уже слышали, наверное. Я как узнал об этом, послушал, что мать с отцом говорят — о сестре и о том, что в деревне творится, так и понял, в чем тут дело.

Мюллер замялся, то ли сбившись с заготовленной речи, то ли поняв вдруг, что упустил нечто важное при ее составлении.

— Прямо вот так все и понял? — переспросил Курт, не скрывая некоторого скепсиса.

— Да, — не отступился от своих слов студент и, помявшись еще пару мгновений, уточнил: — На самом деле вся эта история началась больше полугода назад. Еще в конце лета у Ханны появился один… — Мюллер чуть покривился, подбирая слово, — пусть будет приятель. Все, конечно, решили, что ухажер, но я знаю, что это не так, и сама сестра говорила… Человек этот был не из местных, а пришлый — вроде как ученый, исследует редкие растения, для чего ездит по разным местам, живет там по несколько месяцев и едет дальше. На вид ему лет тридцать, может больше, не скажу, худощавый, роста среднего или чуть выше, русоволосый. Жил тут с середины лета, никого особенно не трогал, кое с кем общался довольно часто, в том числе с Ханной. Если станете расспрашивать о нем деревенских, скорей всего, вам никто дурного слова о нем не скажет. А вот мне он сразу не понравился, майстер Гессе, — чуть понизив голос, добавил Мюллер, посмотрев на Курта в упор. Тот с трудом удержался, чтоб не покривиться. Именно с этих слов и начинаются самые глупые и завиральные обвинения... Или раскрытие самых безнадежных дел. — Не могу объяснить, чем… Я вообще неплохо в людях разбираюсь, сам не понимаю, как у меня получается, но ошибаюсь действительно редко. Я пытался объяснить Ханне, что не надо бы ей с этим типом якшаться, что он не такой, как все, что до добра ее не доведет, — впустую, сестренка только отмахивалась и смеялась. Пробовал и с ним самим переговорить… Он, понятное дело, только плечами пожал и посоветовал мне не лезть сверх меры в жизнь сестры, — парень невесело усмехнулся. — К началу осени я уехал в Хайдельберг; дальше знаю со слов матери.