Настроение тут же испортилось. Некстати вспомнились сопливые мысли с прошлой ночи. «Ведь может же быть так, чтоб по-другому. Чтоб жить в доме, жрать каждый день, в праздники в нарядных шмотках по ярмарке рассекать с леденцом за щекой, а не болтаться в обносках, бурча пузом на весь рынок…». Оно-то может, только не про тебя сказочка. Это про тех сказочка, у кого предки не перемерли и тетка не старая сука. Ты свой-то даром никому не сдался, а уж чужого жалеть никто не станет. Ну то есть стала вот сердобольная дура. Только у дуры муж есть, небось, поумнее.

Так что оно б кончать сопли развешивать, ловить момент, когда тетка не смотрит, хватать чего под руку подвернется и валить отсюда куда подальше. Или просто валить, а то раз уже попытался у этой Марты яблочко стащить, чуть к магистратским не загремел. Если во второй раз поймает, точно сдаст, хоть и жалостливая. Да и нехорошо оно как-то — переть у того, кто сам накормил и хоть говорил с тобой по-людски. Пожрал от пуза, и будет. Нечего удачу зазря транжирить. Хотя колбаски у тетки, конечно, знатные. Вот бы таких связку стянуть да на хату принести. Остальные-то на слюни изойдут! Королем ходить станешь от крутости. А то, может, и шиш им всем. Облезут, чтоб делиться. Ему б, небось, никто кусок припрятывать не стал. Разве что Финк, да и то не всегда. Короче, хорош волынить. Вон кладовка, вон окно. Взял чего охота и деру, пока дружки на дело без тебя не двинули. Сиди потом без доли, как малявка или новичок. А то и вообще больше с собой не возьмут. Финк, он нормальный, с понятием, только кому упало с тобой возиться, если сам свое профукал?

Уже сползая с табурета на пол, тихо, чтоб не прибежала яблочная тетка, Курт подумал, насколько же въелась в него эта собачья уличная жизнь. Даже не поняв еще, что такой лакомый кусок ему не обломится, он уже собирался вечером на дело, а не в теплую кроватку в чужом доме.

Он уже стоял на полу и даже успел сделать пару шагов к заветной кладовке, когда послышался звук открывающейся двери и раздался мужской голос:

— Марта! Я дома.

— Вот же дьявол паскудный! — буркнул себе под нос Курт и рванул к окну.

Посидел, значит. Помечтал, придурок тупоумный. Дождался. Драпай теперь без жратвы, неудачник хренов. Мог бы еще дня три сытым ходить. Другие корячатся, замки вскрывают, чтоб хоть чего спереть. Тебя, осла чумного, сами пустили, а ты и растекся. Рохля выискался.

Щеколда на окне не поддавалась. Курт по привычке потянулся за ножом, вспомнил, что выронил его из-за проклятой тетки, и грязно выругался сквозь зубы, слыша приближающиеся голоса. Попытался подцепить пальцами — не вышло. Только ноготь оборвал. Зашипел тихонько от боли, сунул пострадавший палец в рот.

— Вот он.

Курт обернулся. На пороге стояла яблочная тетка и высоченный, здоровенный мужик. Видать, тот самый муж. И Курт окончательно уверился, что влип. Сейчас будут бить. Смертным боем. Это тебе не тетка Ханна, от которой и увернуться несложно, и не какой-нибудь уличный мальчишка, которому можно в ответ навешать или хоть попытаться. Этот одной рукой поднимет за шкварник, второй вдарит. И поминай как звали. Был такой Курт-Бекер да весь скопытился.

— И куда это ты лезешь, парень? — осведомился хозяин, чуть прищурясь. Тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего. — Никак улизнуть наладился?

Он широким шагом пересек комнату и сгреб Курта за шиворот, угрожающе нависнув над ним. Тот рванулся в отчаянной попытке высвободиться, да только куда там!

— Дитрих! — воскликнула хозяйка, как показалось, осуждающе.

— Погоди, Марта, — не оборачиваясь, ответил ее муж и легонько встряхнул Курта: — Ты зачем окно открывал, а? Честные люди через дверь ходят. Украсть что-то надумал? Ну-ка признавайся, что?

— Ничего! — Он сам покривился от того, как пискляво и жалко это прозвучало, и сжался в ожидании удара. — Ничего я не брал!

— Тогда зачем щеколду дергал? — не сбавляя тон, повторил страшный мужик.

Курт уставился в чисто выметенный пол. Ведь как чуял, что надо делать ноги поскорее, не дожидаясь никакого мужа. Поди теперь объясни, чего он в окно наладился. Как ни скажи, все равно крайним выйдешь и огребешь по первое число.

— Чего молчишь? Язык проглотил? — настойчиво напомнил о себе хозяин дома.

— Я ничего не брал, — выдавил из себя Курт, уже не пытаясь трепыхаться. — Просто… хотел уйти.

— Что-то не слишком я тебе верю, парень, — заметил Дитрих.

Курт снова сжался, хотя куда уж больше, не сомневаясь, что сейчас-то ему точно прилетит вот этим здоровым кулаком под дых. Но вместо этого мужик выпустил ворот драной куртки и принялся его обшаривать. Делал он это споро и уверенно, как будто каждый день людей обыскивал. Курт аж порадовался, что выронил нож еще у рынка, а то ведь нашел бы сейчас этот Дитрих, и доказывай потом, что резать никого не собирался.

— Действительно, не брал, — признал хозяин, убавив тон и отступив на шаг. — Ладно, допустим, убедил. Давай поговорим. Присядь-ка.

— Ты поешь сначала, — подала голос Марта. — Набросился сразу на ребенка, инквизитор…

— Такому полезно… ребеночек, — отмахнулся ее муж, но пошел к столу, бросив через плечо: — И ты садись, не мнись.

* * *

Обед прошел в молчании. Марта сидела, поджав губы, временами то посматривая на мужа, то бросая косые взгляды на притащенного ею оборвыша. Сам мальчишка сидел смирно, уткнувшись в свою тарелку, лишь изредка зыркая по сторонам. Дитрих отчетливо видел, что малец его боится, что было ожидаемо. Ничего, с такими вот уличными щенками по-другому не шибко-то можно.

Когда Марта собрала со стола и пошла мыть посуду, Дитрих пристально посмотрел на мальца, словно бы приросшего к своему табурету.

— Ну, давай поговорим, — спокойно сказал он. — Как тебя зовут?

— Курт, — буркнул мальчишка, по-прежнему глядя в стол.

— А фамилия у тебя есть?

— Вам-то зачем? — ощетинился тот.

— Ты отвечай давай, — Ланц не то чтобы прикрикнул, скорее подпустил металла в голос. Этого хватило.

— Ну, Гессе, — нехотя отозвался малец.

— И сколько тебе лет?

— Десять. Весной исполнилось.

— Что с родителями?

— Померли.

— Давно?

— Два года тому.

— А другие родственники у тебя есть?

На сей раз мальчишка ответил не сразу, замявшись на пару мгновений.

— Нет, — проронил он твердо. Пожалуй, слишком твердо.

— Ты мне не ври, — чуть повысил голос Дитрих. — Говори, кто у тебя есть из родни?

— Да с чего вы взяли? — вскинулся щенок. — Сказал же, нету никого.

— Ты знаешь, на какой я службе состою, парень? — осведомился Дитрих почти ласково; тот мотнул головой:

— Откуда бы?

— Верно, неоткуда. Так вот, к твоему сведению, я служу в Конгрегации. Проще говоря, в Инквизиции. Так что не тебе мне врать, уж поверь. Я такие вещи нюхом чую — по должности положено… Так кто у тебя остался?

Теперь малец молчал дольше, то ли переваривая услышанное, то ли подбирая слова.

— Тетка, — выдал он наконец, — сестра матери. Но это не считается.

— Почему? — чуть подался вперед Ланц.

— Потому что я ей не нужен, — с затаенной то ли болью, то ли злостью прошипел мальчишка.

— Это она тебя на улицу выгнала? — уточнил Дитрих.

— Нет, — фыркнул малец. — Я сам от нее сбежал.

Вошедшая как раз на этих словах в комнату Марта тихо ахнула, замерев на пороге. Дитрих бросил на жену короткий взгляд, дескать, не вмешивайся пока, и продолжил разговор, больше смахивающий на допрос:

— Давно?

— Год назад.

— Неужели на улице живется лучше? — чуть понизив голос, спросил Дитрих; мальчишка передернул плечами:

— Да уж не хуже. Колотят не больше, пожрать удается не реже, зато хоть спать дают вволю и пахать по дому не заставляют. Не пойду я обратно к тетке, — добавил он, резко вскинув отчаянный взгляд на Дитриха, как будто тот уже собирался волочь беглого племянника обратно. — На улицу пойду, а к ней — ни за что.

— Да никто ж тебя не гонит, Курт, — не выдержала Марта; на ее побледневшем лице ясно читалось «бедный мальчик», и Дитрих только вздохнул.