Он облокотился на перила, всматриваясь в ночную тьму. Умерла сестра? Почему? Что случилось? При смерти брат Сюань Ли? Как это произошло? И мать хочет, чтобы он убил брата Си? В голове Чана роились мысли, одна мрачнее другой. Как он сможет справиться с тем бременем, которое на него возлагает мать? Сомнения терзали его душу, словно хищные птицы, не давая ему покоя. Но она обещала уплатить все его долги?

Сюань Чан подошел к столу, взял кисть и тушь и принялся писать ответ матери. Он обещал вернуться домой на похороны.

Гао Шаньцы, узнав о смерти своей невесты Цинмэй, хладнокровно зажёг благовония предкам-хранителям семьи. Смерть Цинмэй была донельзя выгодна, освобождая его от любых обязательств по отношению к гибнущей семье Сюань. Сердце Гао окаменело, не способное ни на раскаяние, ни на сострадание.

Пламя благовоний трепетало, отбрасывая причудливые тени на таблички предков, вырезанные из потемневшего дерева. В недвижных иероглифах, слагавших их имена, читалась тысячелетняя мудрость и безмолвное равнодушие к судьбам смертных. Шаньцы не хотел приезжать на похороны в дом Сюань, но знал, что его безразличие вызовет пересуды среди слуг и молву осуждения на улицах. Семья Сюань доживала последние дни, и связывать свою судьбу с ними было бы верхом глупости, но присутствовать на похоронах им с сестрой придётся.

Его пальцы скользнули по нефритовому перстню, фамильной реликвии, которую Цинмэй подарила ему в день их помолвки. Все это теперь казалось далеким и незначительным. Перстень, как и память о Цинмэй, был лишь грузом, от которого он с облегчением избавился.

Теперь, когда его путь был свободен, он мог сосредоточиться на укреплении своей власти и расширении влияния семьи Гао. Он видел себя на вершине, окруженным богатством и почетом. И ничто, включая ничтожную тень погибшей невесты, не смеет встать у него на пути. Он был готов идти по трупам, если это потребуется, чтобы достичь своей цели.

Внезапный порыв ветра ворвался в комнату, заставив пламя благовоний яростно затрепетать. Гао нахмурился, ощущая этот порыв как зловещее предзнаменование.

Шаньцы отогнал от себя дурные мысли. Суеверия были уделом слабых, а он не слаб. Уходя от алтаря предков, он оставил позади мерцающий свет и немые таблички. Шагая по коридорам академии, он ощущал тяжесть ответственности, лежащей на его плечах. Семья Гао была сильна, но мир полон врагов и конкурентов. Ему предстояло доказать, что он достоин наследия предков.

Он направился в свой кабинет, где его ждали свитки с отчётами и донесениями из поместья. Он погрузился в работу, обдумывая каждый ход. В его голове роились планы нового брака. С кем выгоднее породниться? Но тут он вспомнил о сестре, и лицо его омрачилось. Внезапная страсть Шаньгуань пугала и удивляла его. Однако если Сюань Си возглавит семью и спасет её от распада, то ничего против брака сестры с победителем турнира Шаньцы не имел. Беда была именно в безответном чувстве сестры.

Гао Шаньцы подумал даже попытаться поговорить с Сюань Си. Но что ему сказать? Уговорить жениться на сестре? Тот сошлётся на расторгнутую сестрой помолвку с ним, и говорить больше будет не о чем. Кулаки Гао сжались от бессилия. Он прекрасно понимал, что Шаньгуань сама создала эту проблему, отказавшись от брака. Но он также понимал, что она его сестра, и он не мог просто стоять в стороне и смотреть, как её жизнь рушится, ведь в ней была возможность новых полезных связей для семьи Гао.

Мысли кружились в его голове, как осенние листья, гонимые ветром. Может быть, стоит поговорить с самой сестрой, попытаться достучаться до ее разума, убедить пересмотреть свое решение? Но он знал ее упрямый характер. Если она что-то решила, переубедить ее было практически нереально.

Вздохнув, Гао Шаньцы поднялся со своего кресла и подошёл к окну. За окном простирался сад, утопающий в лучах заходящего солнца. Красота природы, казалось, совсем не трогала его. Он был поглощен своими заботами, и мир вокруг него словно перестал существовать.

Как крепкая скала не может быть сдвинута ветром, так мудрецы непоколебимы среди хулы и похвал. Люди суетились, а Небесный Лис, утомленный людской суетой, решил отвлечься от мирских забот и предаться удовольствиям. Первым делом он отправился в лавку старого Чэня, где сумел заполучить упаковку лучшего чая с дальнего склона горы Тай. Ароматный настой, настоянный на воде из ледяного ручья, должен был стать идеальным началом дня, полного неги и умиротворения.

За чаем последовала трапеза. Небесный Лис заказал стол, уставленный деликатесами: от нежных побегов бамбука в медовом соусе до хрустящих кусочков курятины, приправленных пятью специями. Вино текло рекой, унося прочь остатки тревог и забот.

После сытного обеда Лис решил побаловать себя музыкой. Он сыграл свои любимые мелодии, что, сплетаясь в волшебную симфонию, унесли его в мир грез и фантазий.

Завершить день наслаждений Лис решил дорогим вином и чтением трактатов о лисах, а также написанием стихов в жанре цы. Он откинулся на подушках, ощущая, как тепло вина растекается по телу. Строки стихов сами собой складывались в замысловатые образы: луна, отраженная в озере, казалась слезой небесного дракона, а шелест бамбука напоминал тихий шепот духов леса. Он отложил свиток, прикрыл глаза, позволяя музыке слов наполнить его сознание. Небесный Лис лениво потянулся, и, достав кисть, написал стихотворение на мотив «Нюйгуаньцзы»

Листья олив фиолетовы.

Это ли — тени ночной причуды?

Это ли — шутки лунного света?

Это ль — не чудо?

— Чудо? Ну, что Вы! Листья олив лиловы,

и окантованы золотом и околдованы. Обрамлены

ореолом расколотым, отблеском осени осенены,

Лишь под ветром неистовым

проступит отлив аметистовый…

…а впрочем, это больного поэта новая прихоть,

ещё одно пустое творение.

В осеннем сумраке тихом

Листья олив сиреневы…

Стих стал идеальным завершением дня, посвященного исключительно себе. Мир подождет.

Благоприятный день для похорон Цинмэй выпадал через неделю. Долгими вечерами в доме Сюань теперь царила тягостная тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом молитв и всхлипами матери. Отец, погруженный в свои мысли, подолгу сидел у окна, глядя на мерцающие звезды, словно пытаясь найти там ответ на мучивший его вопрос: почему? Почему именно их дочь, их любимая Цинмэй, выбрала такой страшный путь?

Среди соседей поползли слухи. Злые языки шептались о проклятии, о несмываемом позоре, легшем на семью Сюань. Одни обвиняли Цинмэй в легкомыслии, другие — в том, что она была беременна, и жених отказался от брака с ней.

Но никто не знал истинной причины, толкнувшей её на этот роковой шаг.

Гао с сестрой тоже прибыли на похороны невесты Шаньцы, чтобы отдать последний долг усопшей. Что делать — так предписывал обычай. Шаньцы едва знал невесту и не любил её, но обычай был непреклонен. Отсутствие на похоронах могло быть истолковано как проявление неуважения к семье покойной, что было чревато серьезными последствиями. Не приедешь — обвинят в не должном поведении, а то ещё в чём похуже. Гао Шаньцы, с каменным выражением лица, стоял у гроба, ощущая давящую тяжесть ритуала. Воздух был пропитан запахом благовоний и горечью утраты. Родственники усопшей оплакивали короткую жизнь покойной, рассказывая фальшивые истории о её доброте и красоте, и громче всех рыдали обе тётки. Шаньцы слушал их, пытаясь проникнуться их горем, но в его сердце царила лишь пустота. Он чувствовал себя посторонним наблюдателем в этом театре скорби. Рядом стояла его сестра, её лицо скрывала плотная вуаль, но Шаньцы чувствовал, что сестра ищет глазами только одного человека.