Толкай их вперёд, отрезав пути к отступлению.
Загнанная в угол собака перепрыгнет через стену,
но опасность не должна быть смертельной.
На постоялом дворе на выезде из города их в конюшне действительно ждал Сяолун вместе с огромным чусским скакуном. Юань обнял коня за шею и сглотнул комок в горле. Он дал себе слово не поддаваться чувствам и поспешно спросил Цзиньчана, что тот собирается делать в столице.
— Я выпускник каллиграфической школы Шусюэ.
— И куда же ты теперь направишься?
— В Гоцзысюэ, разумеется.
Юаню показалось, что он ослышался.
— Школу Сынов отечества?
— Да.
Юань только покачал головой. Золотая Цикада был, конечно, неглуп, но явно себя переоценивал.
Они выехали из города. Дорога вилась среди изумрудных склонов, пейзажи вокруг дышали древностью и величием, словно страницы старинного манускрипта. Горы, увенчанные снежными шапками, возвышались, как стражи вечности, реки извивались среди долин, а деревни, разбросанные по холмам, дымились очагами. В них кипела жизнь, полная забот и радостей, и Юань не мог снова с грустью не вспомнить, что у него теперь нет дома.
Немного погодя Юань повернулся к Цзиньчану, осторожно выразив то, что вызывало в нем мучительное недоумение.
— А ты уверен, что поступишь туда? Я слышал об этой шуйюань. Туда попасть невозможно.
Цзиньчан пожал плечами и неожиданно спросил.
— А ты когда родился-то, братец Бяньфу?
— В год огненной Лошади[1].
— Да? Я тоже. А в какую луну?
— В восьмую. За день до полнолуния.
Цзиньчан сморщил нос и тут же насмешливо хмыкнул.
— Удивительно. Я тоже родился в восьмую луну. Но за три дня по полнолуния.
— Значит, ты старше.
— Разумеется, — ответил Цзиньчан так, словно и не сомневался, что разница в два дня наделяет его подлинным старшинством. — Давай перекусим.
Они уже подъезжали к придорожной харчевне возле курьерской станции Мавэй. Ее стены, будто исписанные свитки, хранили впитавшийся за годы аромат звездчатого аниса и кунжутного масла. Внутри, под тусклым светом бумажных фонарей, клубился пар свежесваренного риса, нос щекотали запахи лапши и сочной жареной свинины.
Обслужить их вышла миловидная девица, и Юань невольно проводил её взглядом. Глаз девицы, два черных омута, искрились, а движения были грациозны, как танец шелковых лент на ветру. Она знала силу взгляда, умела плести кружева соблазна из полуулыбок и томных вздохов, и Юань замер, не в силах отвести взгляд от этого пленительного видения. Цзиньчан же даже не оглянулся, но молча ждал заказанного, был задумчив и неразговорчив.
— Красивая девушка, правда? — спросил Юань Цзиньчана, когда заказ был уже на столе.
Тот только усмехнулся, а когда они поели и расплатились, Золотая Цикада неожиданно предложил Юаню пройтись до соседнего монастыря, пообещав показать кое-что интересное.
Заинтригованный Юань согласился.
За поворотом дороги открылся небольшой буддийский монастырь, казавшийся заброшенным. Его изогнутые, черепичные крыши вздымались к небесам, стены, поросшие мхом, казалось, шептали на ветру древние мантры, впитав аромат благовоний, подобный дыханию Будды. Капля росы на цветке лотоса казались здесь символом мимолетности жизни, а камни — свидетелями вечной истины.
Но Цзиньчан повел Юаня дальше, пока не остановился возле ровной площадки в бамбуковой роще. Влажная земля возле валунов пахла странно: не привычным запахом сырости и корней горных трав, а чем-то иным — благовонным, приятным.
— Чувствуешь запах? — поинтересовался Цзиньчан. — Почти столетие миновало, а он так и не выветрился.
— Пахнет странно, да, но почему?
— В этой яме покоится самая красивая женщина империи. Ян Гуйфэй.
Юань с ужасом взглянул на Цзиньчана. Тот явно не шутил.
— Я читал об этом у Бо Цзюи… Она, как цветок лотоса, распустившийся в мутных водах дворцовых интриг, пленяла неземной красотой. Её улыбка — утренний рассвет, а голос — журчание ручья. Император, навсегда пленённой ароматом редкого цветка, потерял голову от её чар. Но любовь, как пламя, способна как согревать, так и уничтожать. Страсть императора к Ян Гуйфэй стала его проклятием, искрой, разжегшей пожар смуты и хаоса…
Цзиньчан рассмеялся.
— Да ты романтик, как я погляжу. А вот я никогда не понимал этого. Они сошлись, когда ей было двадцать, а ему под шестьдесят. Что могло пленить юную красавицу в мужчине, который годился ей в деды? Только статус. Будем откровенны. Будь Сюаньцзун не императором, а простым начальником дворцовой стражи или старшим цензором Императорской канцелярии — могла бы она полюбить его? Никогда. Она его и не любила, — уверенно заключил Цзиньчан.
— Почему ты так в этом уверен? — не понял Юань.
— Так ведь даже дворцовые хроники сохранили сотни свидетельств их ссор и размолвок! В четвертый год эры Тяньбао Ян разозлила императора своей грубостью и хамством, и он отправил скандалистку в особняк её двоюродного брата Ян Сяня, но той ночью вернул её обратно во дворец. А пару лет спустя, когда любовнику было уже шестьдесят пять, а его подруге тридцать один, Ян снова оскорбила Сюаньцзуна, и он отправил её обратно в её клан. И снова пожалел и послал ей императорские угощения. И это повторялось не раз, но будет ли женщина грубить и хамить тому, кого любит?
— Всё это ни о чем не говорит, — упрямился и не уступал Юань.
Взгляд же Золотой Цикады на события времен мятежа Ань Лушаня был лишен и тени сентиментальности.
— Он просто был для её семейки дойной коровой. Он назначил по её протекции на высокие должности её дядю Ян Сюаньгуя и двоюродных братьев Ян Сяня и Ян Ци — разве они чем-то это заслужили? Истинная любовь обычно бескорыстна, но три старшие сестры Ян получили титулы дам Хань, Го и Цинь, и даже высокочтимая сестра императора Ли Чиин, принцесса Юйчжэнь, не осмеливалась занять более почётное место, чем они! О Ян Сяне, Ян Ци и дамах Хань, Го и Цинь говорили, что они были чрезвычайно наглы и несметно богаты. Но каковы были их личные достоинства? Чем они заслужили подобное привилегированное положение? Тем, что их сестра спала с императором? Тоже мне заслуга! А потом супруга Ян представила императору своего троюродного брата Ян Гочжуна, который тоже мгновенно поднялся по карьерной лестнице. С этого и начался крах империи. Вздорный дурак затеял ссору с Ань Лушанем и спровоцировал начало гражданской войны!
Юань покачал головой.
— Ты утрируешь. Я полагаю, из Ян-Гуйфэй и её близких просто сделали козлов отпущения!
— С чего бы? Ян Гочжун официально числился командующим округа Цзяньнань. После вторжений Наньчжао, канцлер Ли Линьфу хотел отправить Гочжуна в Цзяньнань, чтобы он лично руководил обороной, но супруга Ян заступилась за Ян Гочжуна, и он так и руководил боями, находясь за сто ли от сражения. Никчемное и трусливое ничтожество желало, чтобы ему кланялся Ань Лушань? Но тот был настоящим полководцем, ты же не можешь этого не понимать!
Юань промолчал. Да, он слышал, что когда начался мятеж Ань Лушаня, и его войска с неотвратимостью грозовой тучи приближались к Чанъани, Сюаньцзун и министр Ян Гочжун с беспокойством ждали донесений из Тунгуани и торопили войска наступать, хотя наступление могло лишь ускорить победу врага. И армия императора была разгромлена Ань Лушанем. На следующий день им доложили, что дозорные не увидели на башнях сигнальных огней. И тогда оба решили бежать из столицы.
В середине седьмой луны последнего года эры Тяньбао кортеж императора Сюанцзуна прибыл сюда, на курьерскую станцию Мавэй. Генерал Чэнь Сюаньли тоже считал, что действия Ян Гочжуна спровоцировали эту катастрофу, и сообщил принцу Ли Хэну, что планирует обвинить Ян Гочжуна. Расправа последовала незамедлительно: Ян Гочжун был растерзан вместе с сыном Ян Сюанем, а его голова насажена на копье. Такая же участь постигла и других министров, попытавшихся образумить взбунтовавшихся солдат.
Кровь убитых залила маленький дворик почтовой станции. Солдаты Ченя убили дам Хань, Цинь и Вэй Фанцзина. Затем солдаты окружили шатер императора. Последовали публичные призывы к казни Ян Гуйфэй. Император отказался. Но генералы Вэй Э и Гао Лиши отказались отступить, Сюаньцзун наконец согласился.
