Ши знала, что шепот страха уже давно гулял по академии. Слухи росли как снежный ком, обрастая жуткими подробностями. Говорили, что убийца выбирает своих жертв, основываясь на поэтических восхвалениях их красоты, что его разум затуманен демонами, что он ищет идеальную красоту, чтобы принести её в жертву тёмным богам, и ещё каких только глупостей не говорили. Ши не верила в мистику, но прекрасно понимала, что должна быть осторожной.

Однако выдавать свой страх она не собиралась.

— Никто не знает, что ему нужно. Слава, известность, месть? Может быть, он хочет оставить свой след в истории? Но убийца не пытается удовлетворить похоть, иначе вёл бы себя иначе. А раз так, — зачем ему красавицы?

Мао Лисинь возмущенно фыркнула.

— Ну, разумеется, зачем ему эти нежные создания, полные жизни и надежды? Возможно, он ищет нечто, что ускользает от понимания обычного человек? Может быть, в его душе зияет такая огромная, такая всепоглощающая пустота, что он отчаянно пытается заполнить её хоть чем-то, пусть даже чужими жизням? Я просто всеми фибрами души чувствую его боль, эту невыносимую тяжесть, которая, словно камень, давит на его сердце. Я представляю, как он блуждает в лабиринте своей души, потерянный и одинокий, отчаянно ища выход. Но вместо света он находит лишь тьму, вместо любви — ненависть, вместо прощения — месть. И всё же, где-то глубоко внутри в нём ещё теплится искра человечности. Может быть, кто-то или что-то сможет пробудить её, вернуть его к свету, протянуть ему руку, полную сострадания и понимания? Но пока что он продолжает свой путь, оставляя за собой след из сломанных судеб и разбитых сердец. И я, как свидетель его трагедии, могу лишь молча наблюдать за его скорбями…

Мао Лисинь проговорила этот театральный монолог, нисколько не скрывая ядовитого сарказма. Ши только поморщилась, но Цзиньчан напрямик спросил Лисинь.

— Ну а если без шуток? Зачем он, по-твоему, это делает?

Та хмыкнула с нескрываемой досадой.

— Откуда мне знать? Мотивация злодея, конечно, не похоть. И кто бы мог подумать, что в мире низменных инстинктов найдется место для чего-то иного? Возможно, он эстет, ценитель прекрасного? Или же урод, который мстит миру за то, что не одарён внешней красотой? Но, конечно, нельзя исключать и более прозаичные варианты. Может, он просто коллекционирует трупы красавиц? Ладно, всё это и утром обсудить можно. Пошли, Ши.

— Мы с Бяньфу проводим вас, — поднялся Цзиньчан, опуская меч в ножны.

Девицы не возразили. Цзиньчан и Бяньфу решили сопровождать девушек до самых дверей. Убийца мог подстерегать их за любым поворотом. Тревога висела в воздухе, Каждый шорох казался предвестием беды, каждая тень — укрытием для безжалостного хищника.

Кварталы академии выглядели в этот ночной час пустынными и враждебными. Лунный свет, просачиваясь сквозь облака, ложился на мостовую причудливыми узорами, напоминающими зловещие письмена. Сердце Бяньфу билось, как пойманная в клетку птица, а Цзиньчан напряжённо вглядывался в темноту, словно пытаясь разглядеть смерть, крадущуюся в тенях.

Девушки шли впереди, их лица были бледны, как лунный свет.

Проводив их, Цзиньчан и Бяньфу двинулись обратно.

— Ты, как я полагаю, больше не будешь упрекать меня за склонность к Ши Цзинлэ? — неожиданно услышал Бяньфу вопрос Цзиньчана.

Он удивился.

— Я тебя и не упрекал, просто она казалась мне стражником в жюцуне, и характер… Её даже отец боится!

— У каждого свой вкус. Твоя Лисинь, конечно, не такая.

Бяньфу изумился. Он считал, что его чувство осталось никому не известным.

— С чего ты взял, что …моя?

— Если мужчина смотрит на девицу как слепой на солнце, как тут не понять? Ты бы себя на спектакле видел! Ты же глаз с неё не сводил…

— Это просто… пустое.

— Пустое?

— Я — лишь мечник, бродяга, чьи руки привыкли к стали, а не к шелкам. Её жизнь — это изысканные благовония, театр и музыка, а моя — пыль дорог, ристалище и звон клинков. Она — воплощение грации и изящества, словно сошедшая со страниц древней поэмы. Каждый раз, когда наши пути случайно пересекаются, мое сердце замирает, словно птица, попавшая в силки. Я забываю слова приветствия, мои руки начинают дрожать, а разум покидает меня. Я знаю, это безумие. Мечтать о ней — все равно, что пытаться удержать лунный свет в ладонях. Она — недосягаемая вершина, а я… Кто я такой, чтобы мечтать о такой красавице, как Лисинь?

Цзиньчан удивился.

— Ты? Ты — студент академии Гоцзысюэ, ученик великого Ван Шанси и потомок Святого меча, Пэй Миня.

— Что я могу ей предложить, кроме своей нищей жизни и опасной профессии? Я уйду. Уйду из столицы. Буду скитаться по дорогам, пока образ Лисинь не померкнет в памяти, пока звон меча не заглушит тихий шепот сердца. Это единственный путь. Чтобы она смогла найти свое счастье с тем, кто достоин ее, а я… Я останусь лишь с мечом.

Он не впечатлил Цзиньчана.

— Да ты совсем рехнулся, Бяньфу? Откуда этот романтический бред? Мао Лисинь действительно происходит из знатного рода потомственных военных, но дом Мао ничем не выше домов Фэн и Юань. Кроме того, Вэй и Лисинь происходят из младшей ветви рода, у них есть дом в столице, в квартале Чжаого, он, разумеется, достанется Вэю. Тебе надо подумать о том, куда привести молодую жену, тут я согласен, но это простая конкретная цель, а не глупости о лунном свете в ладонях.

— Но как сблизиться мне с той, чье сияние затмевает даже луну? Как протянуть руку к звезде, зная, что она опалит прикосновением?

— Так… компресс на лоб и пилюли от бреда… — уверенно поставил диагноз дружку Цзиньчан. — Она милая неглупая девица со смазливым личиком. Любит театр, хорошо играет и обожает пирожки. Она не луна в небе, она обычная девушка. И она прекрасно понимает, что нравится тебе.

Бяньфу обомлел.

— Понимает? Откуда?

— Да любой, кто тебя видит рядом с ней, это понимает. И если она, понимая все, не отшила тебя, значит, ничего недосягаемого тут нет. Путь к любой вершине начинается с первого шага.

— Но этого не может быть! Это невозможно!

— То же самое ты говорил и про учебу в Гоцзысюэ, и про то, чтобы стать учениками Ван Шанси…

Бяньфу задумался. Да, он ещё недавно считал это невозможным.

Но неужели Лисинь может принадлежать ему? Как добиться её? Он не был поэтом, не умел слагать оды и не знал тонкостей придворного этикета. Его слова были просты и прямолинейны, как удар меча. Бяньфу вздохнул. Ему придется учиться. Придётся стать тем, кем он никогда не был, чтобы заслужить любовь Лисинь. Он найдет лучших учителей, изучит искусство каллиграфии и игру на цине. Он выучит стихи великих поэтов и научится понимать тайный язык цветов. И тогда, возможно, Лисинь увидит в нём не только воина, но и человека, способного на глубокие чувства…

Он поделился мыслями с другом, но Цзиньчан снова погасил его романтический порыв.

— Не выдумывай. Надо заработать и купить дом.

— Но это сейчас невозможно, я не могу покидать академию. Если после её окончания я смогу устроиться в охрану дворца, то за несколько лет…

— Ты неисправимый романтик. Но в чём-то ты прав. Сейчас, когда в академии убийца, надо держать нос по ветру. Сейчас не до заработков.

Неожиданно Цзиньчан позвал Бяньфу на Небесное озеро.

— Сейчас?

Цзиньчан, чье лицо было непроницаемо, как стена старого храма, кивнул.

— Почему нет? Ночь удивительно красива.

Они пошли по тропинке, вьющейся, словно змея, меж валунов. Стрекотание цикад звучало, как тихий плач уходящего лета. Добравшись до Небесного озера, Цзиньчан остановился. Вода, черная и гладкая, как отполированный обсидиан, отражала звезды, словно забытые сокровища древних императоров. Баоцан показал ему эту картинку? До этого Цзиньчан размышлял, и пришел к выводу, что видит Небесное озеро. Но разве там может быть ответ на его недоумения?

Луна отражалась на водах озера. Вокруг царила тишина, лишь изредка нарушаемая криком ночной птицы. Звезды, холодные и равнодушные, мерцали бриллиантами, рассыпанными по чёрному бархату. В воздухе висела неразгаданная тайна, словно клубок шелковых нитей, запутанный злобным духом.