Я подняла голову от Жан-Клода, и на этот раз он мне это позволил, но рукой придержал за волосы. Я сумела обернуться, увидеть Ричарда на коленях. Увидеть его тело в себе, закрыть на миг глаза, но ощущение этого мощного потенциала, столь осторожно используемого, вызвало у меня желание на него заорать.

— Трахай, Ричард.

Он посмотрел на меня, контролируя собственное лицо и тело, остановился на миг. Глядя на меня, сказал:

— Анита…

— Трахай, — сказала я, — трахай. Трахай-трахай-трахай-трахай…

— Я же это и делаю.

Я замотала головой, да так, что волосы разлетелись вокруг. Жан-Клод убрал руку, давая мне возможность помотать головой.

— Нет, нет, нет, нет!

Освободившись от рук Жан-Клода, я смогла двигаться и резко насадила себя на Ричарда. Насадила так, что наши тела столкнулись со звонким шлепком. Ощутив, как он входит в меня так твёрдо, быстро, глубоко, я завопила — и не от боли.

Подавшись корпусом вперёд, изогнув бедра, я трахала Ричарда изо всех сил. Не так хорошо, как если бы он сам двигался, но все равно хорошо. Очень даже хорошо.

Ричард поймал ритм и стал вдвигаться в меня изо всех сил. Сильнее и быстрее, чем я могла это делать сама. Так сильно, так быстро, так глубоко, и доставая точку в самой глубине, пока я не заорала снова.

Рука Жан-Клода пригнула меня назад, помогла найти его ртом. Помогла захватить этот мягкий-мягкий кусочек, пока Ричард продолжал в меня забивать. Жан-Клод поднялся на коленях и помог мне рукой остаться там, где он хотел.

Только услышав, как Ричард позвал: «Жан-Клод!», и ощутив, как он сбился с ритма, я заподозрила, что там, у меня за спиной, делает Жан-Клод.

Вдруг он перестал быть висячим и мягким. Он вырос у меня во рту зрелым плодом, сладким, нежным, который долго ждал, чтобы раскрыться и вырасти толстым и тяжёлым. Он заполнил мне рот, я подалась назад, чтобы вздохнуть, и он рукой направил меня вниз, а себя вглубь, в горло.

Вдруг они оба оказались во мне так глубоко, как только могло выдержать моё тело. Ричард вбивался между ног, Жан-Клод между губ. Они оба попали в ритм, зеркально повторяя движения друг друга. Я старалась держать рот пошире, убрать зубы, пока Жан-Клод меня в рот имел. До сих пор я никому такого не позволяла, вот так, чтобы во рту у меня происходило точно то же, что между ногами.

Ричард взял меня по моему слову. Он вбивал в меня так быстро и сильно, что звуки шлепков слились в сплошной плеск, и хотя это было чудесно, если бы Жан-Клод не затыкал мне рот, я могла бы попросить его выйти. Это было почти чуть слишком, почти больно. Жан-Клод спереди был куда осторожнее, потому что иначе нельзя, но заставлял меня держать тот же ритм — быстрый, сильный, гулкий, почти все время сглатывать слюну, едва успевая вздохнуть между толчками. Только что я старалась вздохнуть, удерживалась, чтобы не взмолиться, а в следующий миг на меня навалился оргазм, и я кричала, а оргазм не прекращался. Я кричала, не выпуская изо рта Жан-Клода, заталкивающегося мне в рот поглубже. Кричала, и меня сводило судорогой, охватывающей их обоих. Я присасывалась сильнее и сильнее, я бёдрами наезжала на Ричарда. Только что я была готова прекратить, а теперь я помогала им меня трахать. Била телом в них обоих, и оно танцевало между ними. Оргазм рос и рос, пока не перестало хватать одного крика, и я полоснула Жан-Клода ногтями по бокам.

Их тела напряглись одновременно — Ричард за спиной, влезая в меня на такую глубину, что я действительно заорала, но в ту же минуту нажал и Жан-Клод, и крик захлебнулся ощущением спазма в горле. У него не такой был длинный, как у Ричарда, но он тоже так далеко проник, что о глотании речь не шла — главное было не захлебнуться. Пропустить эту горячую густоту вниз, не сопротивляясь. Я отдала им в этот миг своё тело полностью. Ощутила, как наполняет меня их наслаждение и льётся в меня, сквозь меня.

И в этот момент соединения тел, соединения таких интимностей, как кровь, все щёлкнуло и встало на место. Мы сделали достаточно, чтобы соединить себя вместе, не открывая кровь Жан-Клоду. Может быть, все это было нужно, а может, нам троим надо было просто убрать защиту и перестать ссориться.

Мы свалились бездыханной колышущейся грудой. Жан-Клод вытащил себя из меня — осторожно, — и лёг на спину, я сверху, прижав его бедра. Ричард все ещё был на мне, ещё во мне, но сейчас почти мёртвым грузом. Я была достаточно низкорослой, а он высоким, чтобы отчасти он лежал на Жан-Клоде. Меня зажало между ними.

Ричард встал на колени, так, чтобы вытащить себя из меня, потом свалился набок, приобнимая меня, но не касаясь Жан-Клода. Все ещё запыхавшись, он спросил:

— Я тебе больно не сделал?

Я не смогла удержаться — захохотала. Я хохотала, хотя уже начинала ныть челюсть, когда схлынула волна эндорфинов. Я смеялась, хотя начинало уже ныть между ногами. Смеялась не потому, что было больно, а потому что ощущение было отличное.

Жан-Клод тоже начал смеяться.

— Что такое? — спросил Ричард.

Мы с Жан-Клодом лежали друг на друге, не в силах пошевелиться, и смеялись. Несколько минут Ричард таращился на нас, потом у него в груди родился низкий, короткий смех. Он сдвинулся, положил на меня руку, засмеялся, и мы все трое, не в силах или не желая двинуться, смеялись. Смеялись, пока не вернулась способность двигаться, а тогда мы залезли повыше на кровать и легли тихо большой тёплой голой щенячьей кучей. Я в середине, но когда Жан-Клод головой коснулся руки Ричарда, никто из них не отодвинулся. Не то чтобы идеально, но, черт побери, очень к тому близко.

Я попробовала позвонить приятелю — охотнику на вампиров в Новом Орлеане, узнать, что это за вампы, за которыми мы гоняемся. Но Дени-Люк Сент-Джон, охотник на вампиров и федеральный маршал, лежал в больнице, все ещё в реанимации. Они его чуть не прикончили перед отъездом из города. Все хуже и хуже.

Солнце кровавой полоской горело на западе, когда мы с Зебровски вышли из машины допрашивать первого свидетеля. Каждый раз, выходя из его машины, я подавляла чувство, что джинсы надо будет постирать. Заднее сиденье было забито бумагой и использованными упаковками фастфуда хуже любой свалки. Переднее сиденье откровенно грязным не было, но повсюду вокруг бардак был такой, что смотреть противно.

— Кэти с ребятами ездят на вот этом? — спросила я, когда мы поднимались к первой квартире из списка.

— Не, они берут мини-фургон.

Я покачала головой:

— Она когда-нибудь видела этот салон?

— Ты видела наш дом? Все в порядке, все на месте. Даже в спальне идеальный порядок. Эта машина — единственное место, которое только моё. И здесь будет именно такой бардак, как мне хочется.

Как ни странно, а сейчас я в этом находила больше смысла, чем пару месяцев назад. Я стала постигать искусство компромисса в паре, что раньше мне не было доступно. Не буду врать, что я уже чему-то научилась, но стала хотя бы лучше понимать.

Зебровски прочёл номер квартиры — она была на втором этаже, по бетонной дорожке с металлическими перилами. Все двери одинаковы. Я подумала, знают ли соседи, что рядом с ними живёт вампир. Просто потрясающе, сколько людей до этого бы не додумались. Вампиры чётко отражаются у меня на радаре, так что мимо меня они незамеченными не проходят. Но столько народу остаётся обманутым, что меня это даже тревожит. Не знаю, потому ли, что эти люди хотят быть обманутыми, или для них действительно не просто опознать вампира. И непонятно, что бы меня больше встревожило: что обычные люди не умеют их опознавать, а следовательно, я ещё дальше от нормы, чем думаю, или что люди хотят быть так сильно обманутыми.

Поскольку мы искали вампиров, за которыми уже по крайней мере два убийства, я напрягла ту часть своей сущности, которая ощущает мёртвых. Это не та же часть, что поднимает зомби. Хотя объяснять эту разницу — как формулировать различие между бирюзовым и небесно-голубым. И то, и другое голубое, но цвет разный.