Он будто точно знал, что делает, потому что глянул на меня горящими глазами и спросил:

— Это не больно?

— Нет, ещё нет.

Я взяла его за плечи и хотела было утонуть с ним в поцелуе, но он отодвинулся и потёрся об меня — так гладко, так нежно, так грубо. Кожа штанов промокла от моего тела, от той влаги, что он из меня вызвал. Было бы её чуть меньше, было бы больно, но сейчас — нет. Он стал вращать бёдрами, гладя меня пахом, не просто взад-вперёд, но кругами, катаясь по мне снова и снова. Во мне вспыхнула яркая искра наслаждения, и было хорошо, но лучше всего было на пике движения, когда пах Реквиема задевал эту точечку, и искра росла. Росла, будто он раздувал какое-то крошечное пламя. Каждое движение, каждое трение этой кожи, промокшей от моего тела, каждое касание раздувало её ярче и ярче. Как будто у огня был вес, и искра во мне набирала тяжесть, и вот уже каждый раз, когда он тёрся об меня, изнутри обдавало огнём. И наконец вся нижняя часть тела стала жаром и тяжестью, и ничего не было, кроме нарастающего наслаждения, и наконец, на пике одного из этих шероховатых прикосновений, жар и тяжесть хлынули и залили меня всю, вырвались криками изо рта, затанцевали в руках, заставив разорвать на нем рубашку и всадить ногти в обнажённое тело.

И только тогда он так прижался ко мне, что стало почти больно. Так прижался, что я ощутила судороги его тела сквозь кожаные штаны. Руками он держался за спинку сиденья, фиксируя нас обоих на месте, глаза у него были закрыты, а тело так прижимало меня, будто хотело пробиться сквозь штаны и оказаться во мне. Он ещё раз содрогнулся, чуть не раздавливая меня о сиденье, и вырвавшийся у меня крик был наполовину криком наслаждения, наполовину стоном боли.

Вот только тогда был по-настоящему насыщен ardeur. Он получал до того лишь крошки, но совсем не то, что было нужно ему, было нужно мне. Реквием контролировал себя железной волей, и эта железная воля не давала мне чего-то, нужного мне. И только когда он отпустил себя, и все стены рухнули, тогда только ardeur ворвался с рёвом в пролом и насытился.

Реквием свалился на сиденье, все так же стоя на коленях, и так же охватывали его мои ноги, но он уже не прижимал нас обоих. Обмякли его плечи, и он прижался лицом к моим волосам, одной рукой опираясь на сиденье, другой обнимая меня за талию.

Я слышала, как бешено стучит у него сердце, бьётся пульс возле моей щеки, где лежала его шея, тёплая и близкая. Если бы я взяла у него кровь, он бы стал холоднее, но ardeur крови не требует, и ничего не имеет против поделиться теплом с тем, кто его насытил.

Дамиан у меня в голове стал тёплым ветром, и он принёс мне поцелуй.

— Спасибо, Анита, спасибо тебе.

И он отодвинулся, там кто-то касался его руки, брал её в свои. Он позволил отвести себя на танцпол, и я осталась снова одна, только Реквием держал меня.

— Бог ты мой! — ахнул Грэхем, все так же стоя на коленях возле дверцы джипа. — Что ж ты не поделишься, Реквием, что ж ты не поделишься?

Реквием повернул голову — медленно, будто это небольшое движение требовало неимоверного усилия.

— Не принадлежит она мне, чтобы ею делиться.

Грэхем уронил голову на руки, будто собирался зарыдать.

Я заговорила, глядя в грудь Реквиема, где болтались лохмотья разорванной зеленой рубашки и просвечивали красные полосы от моих ногтей. Правый рукав тоже был оторван, и там тоже остались полосы. Я сказала первое, что пришло в голову:

— Я тебе сильно больно сделала?

Он в ответ засмеялся, но вдруг поморщился, будто ему стало больно от смеха.

— Я думал, миледи, это я должен был спросить.

Он сдвинулся с меня, сполз на пол, и получилось, что я сижу на сиденье, а он на коленях передо мной. Почти как было в начале.

Он сдвинулся вниз, сел совсем на пол, прислонившись к дверце — а у противоположной все ещё сидел Грэхем.

— Я не сделал тебе больно? — спросил Реквием

— Пока нет, — ответила я, но уже спадал прилив эндорфинов, и начинало саднить. Вдруг оказалось, что как-то неудобно на кожаных сиденьях.

— Это я тебя исцарапала, — сказала я, — дура неуклюжая.

В конце концов я села так, чтобы опираться на одно бедро.

— Насчёт дуры — я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы иметь своё мнение, но неуклюжая — это ложь. Сколько бы ни было у тебя качеств, неуклюжесть в этот список не войдёт.

— Спасибо за комплимент, хотя я вижу, как тебя отделала.

— Отчего ты просто не снял штаны и не трахнул её? — спросил Грэхем, и на лице его боль читалась явственнее, чем на любом из наших.

— Я ей сказал снять щиты, и она сняла. Она поверила мне, не понимая, на что способна моя сила.

— Ты сказал, что это — вожделение, — произнесла я голосом, куда ленивее обычного, почти что сонным.

— Да, но это не соблазн, которым владеют Ашер и Жан-Клод. А просто — вожделение.

— По ощущению — как несколько часов хорошей любовной прелюдии в один миг. И это было чудесно.

— Но чистая физиология, участвует только тело. Мой дар не может тронуть разума — только плоть.

— И что тут плохого? — спросил Грэхем.

— Если тело женщины отвечает моей силе, а разум — нет, это, на мой взгляд, немногим лучше изнасилования, а подобные вещи меня не привлекают. — Он вздохнул. — Анита не хотела со мной совокупляться, и ясно дала это понять. Она мне давала сегодня ночью кровь, но остаток ей надо было сохранить для себя. Я надеялся, что можно будет остановиться раньше, но ты продолжала требовать. Ardeur не успокоился, как я ожидал.

— Я это чувствовал, — сказал Грэхем. — Потрясающе было, как то, что ты мне сделала раньше, только сильнее. И ещё я чувствовал, что лишь коснись я тебя, стало бы ещё сильнее.

— Да, сильнее, — подтвердил Реквием.

— Что может быть сильнее оргазма?

Он посмотрел на меня, я на него, но никто из нас не смотрел на Грэхема.

— Я знал, блин, — сказал Грэхем. — Знал, на фиг.

— Я подчинился желанию Аниты. Мы не совокупились, мы спасли её слугу-вампира, и ardeur был утолён.

Я посмотрела на него, сидящего на полу. Он все ещё выглядел элегантно, но неряшливо, как потрёпанный повеса. Если бы он тогда расстегнул штаны и совершил соединение, я бы не сказала «нет», потому что, честно говоря, подумала бы, что только так можно спасти Дамиана. Может быть, я слишком американка, и для меня только совокупление означает секс. Но, какова бы ни была причина, Реквием повёл себя так, как мало кто из мужчин был бы способен. И тем заработал кучу очков в свою пользу. Будь у меня с собой золотая звезда, я бы приколола её ему на грудь.

За неимением таковой я сделала другое. Я поцеловала его в щеку и сказала:

— Спасибо.

Грэхем припарковался во втором ряду перед «Запретным плодом», нарушая правила, и сказал, что переставит машину потом. Я не возражала, из чего можно сделать вывод, как я себя чувствовала. Лучше, конечно, но я кучу энергии скормила Дамиану, и, видно, слишком мало себе оставила. Обретший новые возможности ardeur мне ещё изучать и изучать.

Реквием предложил мне руку, чтобы выйти из машины, и я её приняла. Все тело ломило и саднило в некоторых местах более чем заметно, а поскольку Реквием помог мне прийти в это состояние, справедливо, если он поможет мне выйти из джипа. Тем более что я не могла выпрыгнуть из машины, как обычно. На мне не было белья, и одной из величайших целей в жизни на сегодня у меня стало: больше не светить без необходимости.

Клей — новый блондин-вервольф — стоял у дверей, болтая с какими-то тремя женщинами. Какой-то мужик в пальто и шляпе проскользнул в клуб за его спиной — Клей не заметил. Слишком был занят разглядыванием груди рыжей.

Но нас заметил как раз вовремя, чтобы затолкнуть эту троицу в клуб раньше, чем мы подошли, и встал, взявшись правой рукой за запястье левой, будто всю ночь так простоял. Однако физиономия у него была — мальчишку поймали, когда он засунул лапу в банку с печеньем.