Я покачала головой:

— Я совсем не такая хорошая, Натэниел.

Он улыбнулся и погладил моё лицо там, где поцарапала Барбара Браун. Я поморщилась.

— Такая, такая, ты только не любишь это признавать.

— Давай-ка лучше оденемся, пока не пришли копы.

— Берт не станет звонить в полицию. Он слишком боится плохой прессы.

Я рассмеялась:

— Ты не так много видел Берта, чтобы настолько хорошо его знать.

— Я знал многих таких, как Берт. Он не такая сволочь, как они, но у них один… образ мышления. Ему гораздо важнее, чтобы его кормилец продолжал зарабатывать денежки, чем чья-то там безопасность или удовольствие.

Я посмотрела в это невозможно молодое лицо, и встретила взгляд совсем не молодой. Я в жизни многое повидала, но Натэниел видал такое, что меня бы сломало. Или, по крайней мере, согнуло бы в три погибели. Я взяла его лицо в ладони и сказала:

— Ну что мне с тобой делать?

— Я хочу, чтобы ты любила меня, — ответил он тихо, но до ужаса серьёзно.

— Надеюсь, не сейчас? — попыталась я свести дело к шутке.

Он улыбнулся мне своей застенчивой улыбкой, и я поняла, что шуткой не отделаться.

— Нет, не сейчас, но вскоре.

Я от него отодвинулась, и почти испугалась — испугалась таким страхом, от которого не поможет пистолет.

— Почему ты стараешься, чтобы это было так трудно?

— Любовь должна быть трудной, Анита, иначе чего она стоит? Ты меня учила этому все эти месяцы в твоей постели, когда твоё тело прижималось ко мне, а облегчения не было. Ты мне показала, как трудна может быть любовь.

— Прости меня, — сказала я. — Я до вчерашнего дня этого не понимала.

Он потянулся вверх, поднял голову почти к самым моим губам.

— Извиняться не надо, ты только люби меня.

Я ответила прерывистым голосом:

— Не сейчас.

— Не сейчас, — выдохнул он прямо мне в губы, — но скоро. — Он поцеловал меня целомудренным касанием губ, потом встал и отодвинулся, давая мне место. Я смотрела, как он идёт к двери через всю комнату. — Я пойду скажу им, что у нас все в порядке.

Я кивнула — на свой голос не надеялась. Он дал мне место — физически, но эмоционально он продолжал давить на меня вплотную. Я ждала, что меня охватит паника, но вместо неё пришло воспоминание о нем в моем теле и мысль, каково это было бы — если б он в меня пролился.

Кричала я громко, и пробыли мы тут долго, так что где-то в глубине души я жалела, что нет в моем офисе запасного выхода. Но его нету, и даже если бы я хотела, мне через него не удрать. И ещё: заподозри Берт, что я смущаюсь, он бы тут же это против меня обернул. Постарался бы использовать как козырь в игре «кто кого», в которую мы с ним уже много лет играем. Значит, единственный способ — делать наглую морду. (Вздыхаю).

Кое-как я причесала пальцами волосы — единственное, что можно делать с моими кудряшками. От щётки они превращаются в путаницу. Потом рассмотрела макияж в зеркальце, которое последнее время держу в ящике стола. Проблема с тем, чтобы выглядеть несколько более женственно, — в том, что приходится за этим следить. Если намазала губы, то надо периодически посматривать, не смазалась ли помада в клоунский грим. Мне нравится, как я выгляжу с накрашенными губами, но терпеть не могу об этом помнить.

Тени возле глаз отлично сохранились, но помада размазалась начисто. Опять же, спасибо, что ковёр тёмный. Красная помада на светлом ковре выглядела бы неловко. А на темно-коричневом её никто и не увидит.

Я взяла смывку для косметики — её полагается применять для глаз, но оказалось, что помаду она тоже отлично смывает. Вот я и смыла её всю, и пришлось губы красить заново. Видите, сколько возни? Слава богу, что почти никогда тон не кладу. Вот его оттирать с ковра замучаешься.

Когда рот у меня стал такой же красный, как и был, я сложила все в ящик стола, оправила юбку, вдохнула как следует и пошла к двери. После всего, что было со мной за последние двадцать четыре часа, встретиться с Бертом лицом к лицу требовало больше мужества, чем я хотела бы сейчас собрать. На работе не трахаются. Это как минимум не комильфо. Блин.

В вестибюле меня ждал сюрприз. Никто не предположил, что у нас там был секс. Крики звучали так, будто идёт драка не на жизнь, а на смерть, или почти. И то, что мы с Натэниелом вышли оба слегка измазанные кровью, помогло. Мэри усадила его в своё собственное любимое кресло и стала бинтовать, пока Натэниел промывал раны на руке — глубокие, красные следы ногтей. Когда-то я бы сказала, что они похожи на следы когтей леопарда, но теперь, повидав, что может сделать настоящий леопард, я понимала, что это совсем не то. Но я даже слегка удивилась, что смогла оставить такие отметины.

Я подошла к нему:

— Прости, пожалуйста.

— Я не сержусь.

Вблизи я заметила, что костяшки пальцев у него тоже красные. Я нахмурилась:

— Пальцы я тебе не трогала.

— Об ковёр ободрал, — пояснил он.

Глянув на кровавые царапины, я скривилась:

— Ой-ой!

— Ничего страшного, — успокоил он меня.

Мэри обратилась ко мне:

— Эти люди там, у Берта. Они не хотят уходить, не забрав вещи своего сына. — Вид у неё был разъярённый. — Я просто поверить не могу, что они на тебя так набросились.

Я облизала губу, куда попал кулак Стива Брауна, и обнаружила, что рана прошла. Я же её мазала помадой, и больно не было. Черт побери и ура. Очень положительный побочный эффект. Приятно, что положительные тоже есть.

А щека, где поцарапала меня Барбара Браун, ещё саднила. В зеркале я её не видела, но думаю, час назад царапины выглядели хуже.

— Я помогу тебе промыть раны, когда закончу с твоим другом, — сказала Мэри без малейшей иронии. «Друг» — без какого бы то ни было подтекста.

Мэри у нас секретарём не только за умение быстро печатать. У неё любая работа в руках горит. Заставив Натэниела держать марлевый тампон, она прибинтовывала его к раненой руке. Пластиковых перчаток у неё не было. Я не помню, сказала ли я ей, кто он такой.

В человеческом облике оборотень не заразен, но все-таки у неё есть право знать. Будто прочтя мои мысли, Натэниел сказал ей:

— Я пытался её уговорить, что лучше я сам себя перевяжу.

Мэри глянула на меня.

— Он мне сказал, — она поискала слово, — он мне сказал, а я ему сказала, что ликантропией нельзя заразиться от человека.

Натэниел поднял на меня большие глаза. В них читалось: «Я пытался».

— Ты права, Мэри, в человеческом облике ликантропы не заразны.

Она улыбнулась Натэниелу — очень по-матерински.

— Видишь?

— Многие люди не захотели бы рисковать, — сказал он негромко.

Мэри кончила перевязывать ему руку и потрепала по плечу.

— Многие люди просто глупы.

Он улыбнулся ей, но в глазах его не было радости. Многие люди просто глупы. Она понятия не имела. Я, наверное, тоже, если всерьёз. Я только сейчас стала встречаться с реакцией людей, считающих меня ликантропом. Я не прожила много лет так, как прожил их Натэниел.

Мэри повернулась ко мне, осторожно тронула щеку.

— Я хотела вызвать полицию. Вполне достаточно фактов для обвинений в нанесении телесных повреждений.

Она стала промокать мои царапины. Наверное, в этой жидкости был спирт, потому что кожу щипало.

Я стиснула зубы, чтобы не вздрогнуть.

— Я не собираюсь выдвигать обвинения.

— Тебе их жалко? — спросила она.

— Да.

— Ты лучше меня, Анита.

Я улыбнулась, и щека чуть дёрнулась.

— Мне случалось переживать гораздо худшие раны, Мэри.

— От клиента — никогда, — возразила она.

Я не стала отвечать. Есть истории, которые Мэри неизвестны, и потому мы все не в тюрьме.

Она смотрела на меня с тревогой:

— Не знай я, что мне только кажется, я бы сказала, что раны уже заживают.

— Ты их уже хорошо промыла, Мэри, спасибо.

Я обошла её, подходя к столу и бинтам. Мне нужен был тампон побольше того, что на руке у Натэниела. Конечно, мои царапины к утру пройдут, а рука у него ещё не заживёт, скорее всего. Кажется, причинённые мною раны заживают так, будто нанесены другим ликантропом. Мы это недавно заметили.