— Жди, — бросила княгиня. — Я сделаю всё, что смогу. Император испытывает к Лизе симпатию, и всё же… О её делах все знают, если он оставит это без ответа — пойдут пересуды. Ты знаешь, никакие связи не спасут инакомыслящих, — и она удалилась.

— Где же вы были, ваша светлость? — только они остались наедине, тихо спросила Катерина. — Она так вас ждала… Всё это время — годы — ждала!

— Я ей не нужен.

— Ох, какие же вы, мужчины, тугодумы! — шумный тяжёлый вздох. — Нужен — не нужен… А она вам — нужна? Сейчас, когда вы вот-вот навсегда её потеряете — ответ на этот вопрос должен быть для вас очевиден.

Она была права. Демид не хотел верить, что потеряет Лизу: он мог избегать ее по собственной воле сколько угодно, но сейчас близилось жестокое, насильное расставание, и реальность была такова, что… Да, Демид навсегда её потеряет. Если не будет действовать. Если не придумает, как выйти из этой ситуации…

— Вы любите её — это очевидно, как солнце в безоблачный день, ваша светлость. И это должно определить всякое ваше решение, но отчего-то вы совершенно бездарны в их принятии, — откровенность Тютчевой не казалась грубостью — лишь дружеским участием. Впрочем, даже грубость Демид готов был снести. — И она вас любит — иначе давно была бы замужем. Но вы двое оказались слишком горды…

— Может, всё сложится лучше, чем мы ожидаем…

Вся надежда на тётю. Впрочем, и Демид не собирался тратить время зря. Пересилив себя, он покинул дворец и направился в усадьбу Вавиловых. От его бездейственного ожидания всё равно ничего не изменится.

А поместье ходило ходуном. Всюду сновали слуги и Демид мог поклясться — он никогда ещё не видео такое столпотворение на частных территориях.

— Пишите! Пишите! — послышался голос Олега.

— СвОбоду или свАбоду?

— «СвО», «О» пиши, покрупнее!

Наконец, Демид разглядел его в толпе. Олег лавировал между собравшимися в круг женщинами, аккуратно выписывающими что-то на полотнах.

— Что здесь происходит?

— Готовим протест, вашество, — тут же ответил Олег. Демид вчитался: «Свободу графине». Поначалу ужаснулся — такое добром не кончится! — но в следующую же секунду загорелся — а ведь это идея!

— «Свободу графине»? Вам уже известно о ссылке?

— Что ж вы думаете, мы совсем дураки, ваша светлость? — возмутился Олег. — Нам всё сразу понятно стало, как эти в форме приехали. Барыня нас на такой случай готовила — все дела распределила, всё имущество. Только мы так просто барыню отпускать не собираемся!

— Да-а! — неожиданно слаженный хор.

— Государственный произвол! — единичных голос.

— Произво-ол! — хором — и снова все куда-то заспешили.

— Отец уже, поди, на дворцовой — с частью наших. Мы вот — плакаты готовим — и тоже туда.

— А Мирюхин?

— С Безруковым вместе отправились по друзьям барыни — нам нужно больше голосов! — Олег был горд за то, как быстро они все собрались, Демид же не мог скрыть восхищения. Никогда бы он не подумал, что крепостные — часто безликие, тихие, словно тени в жизнях дворян, могут собраться так сплочённо.

Демид не медлил — подхватив идею, он тут же отправился к себе, где распорядился: сенным и дворовым оставить работу и выйти на Дворцовую площадь в поддержку графини Елизаветы Вавиловой. Он не заставлял — лишь предложил, но откликнулись многие — графиню знали и среди его крепостных. Кажется, за время, что Демид не интересовался ею, она стала большой личностью в Петербурге, да и, наверняка, за его пределами.

Совсем скоро на площади собралась толпа: крепостные, свободные горожане, учёные, писатели, деятели искусства и высокородные прожигатели жизни стояли ровными рядами перед главной императорской резиденцией, ожидая смягчения приговора. К вечеру прибыли и жители соседних уездов. Где-то стелили скатерти, раздавали еду протестующим и взявшим их в кольцо служителям порядка, во всю шла торговля. Плечом к плечу на площади стояли люди разных положений, разных образований и обществ, и среди них — Демид, чувствуя неведанные им доселе единство, сплочённость и равенство. Он не мог поверить в происходящее, словно во сне, надрывая горло, он кричал вместе со всеми:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Свободу Лизе Вавиловой! Требуем смягчения приговора! Свободу Лизе Вавиловой!

Он знал Лизавету, он любил её всем сердцем, но в этой толпе, среди сотни разнолицых господ, он понимал — он не один, любовь его — не исключительна, знакомство — обыкновенно. Каждый здесь чувствовал себя обязанным и причастным, каждый знал графиню — лично или понаслышке, каждый любил, крича её имя так нежно и благодарно — Лиза!

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Малый кабинет его императорского величества Александра II

— Если вы с тем же разговором — я уже всё сказал.

— Прошу заметить, ваше величество, разговора не состоялось вовсе, а значит, вы не сказали ничего… — не постеснялась уточнить императрица. Княгиня едва сдержала улыбку, которая в этой ситуации, конечно, была неуместной, но была бы глотком свежего воздуха. — Вам следует нас выслушать — ради блага государства!

— Мне следует? — словно бы не поверил услышанному император. — А вы не забываетесь?..

— Определённо следует, — взяла слово княгиня, устав от этой игры. Титулы титулами, а она его ещё мальчишкой воспитывала! — Вы, кажется, возмущены излишне, над вами главенствует мужская гордость и нежелание уступить бесстрашной женщине вдвое вас младше. Это естественно, но посмотрите на ситуацию с холодной головой — отмена крепостного права не за горами, если графиня, повлиявшая на развитие этого дела очевиднейшим образом, окажется в немилости — бывшие крепостные, уже полноправные, могут не простить вам того. Нам не нужны восстания, а мы прекрасно знаем, что даже самый недалёкий крепостной к ним способен — чего стоят трезвеннические бунты.[9]

— Вздорно предлагать помилование — проступки слишком серьёзны. Уступлю здесь — дальше будет только хуже. И что за шум, чёрт возьми? — император в два шага оказался у окна. Там, на площади, постепенно собирался народ — уже около двадцати голов, — пока не бунтуя, лишь переговариваясь. — Что за столпотворение? Не может же?.. — он посмотрел на жену. — Вот! О чём и была речь! Какое помилование? И откуда они только прознали!

— Думаете, это из-за графини? — императрица тоже выглянула в окно. — Ну, что я могу сказать…

— Вести разлетаются быстро, когда их пытаются удержать. Едва ли в городе не узнали экипаж Канцелярии и Тимашева в нём, — княгиня, вытащив платок из рукава, обмахнулась. — Душно, может, откроете? — и села в кресло.

— Чтобы весь этот гам мне на голову? Уж простите, ваша светлость, придётся вам потерпеть, — настроение императора становилось только хуже, он тоже сел — за стол, несколько надувшись. — Спущу на них всю жандармерию! Вот почему я не изменю решения! Сколько набежало народу? А сколь ещё будет? Это же чистой воды бунт против государя! — он в сердцах хлопнул по столу. — Уму не постижимо, сколько у девчонки влияния! Да как пошло она его заполучила — купила народ меценатством. Не думается ли вам, что всё для того и было? Все «благодеяния»? Чтоб вместе с тем творить, что хочется, говорить, что вздумается, зная — заступятся, отговорят, замолвят словечко, а может — вон — соберут толпы. От бедняков преданности добиться не мудрено…

— Вот именно! — не выдержала императрица. — Совсем не мудрено — так попробуйте и вы, ваше величество! Народ вас любит — ваш народ! Но если вы украдёте их сердце, их душу!.. Лизавета для них — не очередная дворянка, она символ, она вера! Вам ли не знать, что за веру жизни отдают? Едва ли вам простят, если вы отберёте её.

Воцарилась тишина. Княгиня молча разглядывая то императора — он сидел, уставившись в стол и возмущённо о чём-то думал, — то императрицу — она пыталась выровнять дыхание после столь эмоционального монолога. Молодые! И искры между ними… Княгиня не могла нарадоваться — династический брак этих двоих не лишён любви. Конечно, не той любви, что могут позволить себе простые обыватели, и всё же…