— Конечно. Продолжайте, будьте любезны, — стало неловко. Я заметила краем глаза, как медленно к нам подобрался Илья — он не вмешивался, встал в нескольких шагах спиной, подслушивая.
— Знаете, я ведь уже говорил вам, что вы стали моим лекарством от праздного существования, сделали меня лучше…
— Ну что вы…
— И рядом с вами я чувствую себя совершенно иным человеком, более достойным, — он нервно провёл рукой по зализанным назад волосам. — И я бы хотел чувствовать себя так всю жизнь…
— Виктор Викторович, вы, право, достойный человек — один из достойнейших, каких мне довелось повстречать, — я всё не понимала, к чему он ведёт.
— Я молюсь, чтобы вы искренне так считали.
— Конечно искренне!
— Я… мне… — он тяжело вздохнул, посмотрел в потолок, собираясь с мыслями. — Я хотел бы поговорить с вами лично, прежде чем посылать сватов… чтобы не ставить вас в неловкое положение…
Уставилась на него во все глаза — да чего же ему от меня надо? Какие ещё сваты? Неужели ему понравилась Лара? Или кто-то ещё, кто мог повстречаться ему в моём доме?..
— Лизавета Владимировна, — он вытащил из кармана небольшую бархатную шкатулку, — я бы хотел, чтобы вы стали мне женой.
От удивления я не нашлась, что сказать. Безруков тем временем открыл шкатулку, показав мне чудесной работы брошь — россыпь подснежников.
— Вы для меня — как этот цветок, такое же необъяснимое чудо, совершенно хрупкое, но столь сильное, что способно цвести даже из-под тяжёлой снежной перины.
— Вы даже не видели меня никогда, — сказала совсем не то, что должна была.
— Мне это совсем не важно, отныне — не важно. Вы самая прекрасная женщина, которая когда-либо мне встречалась, и мои чувства искренни уже только потому, что я полюбил вас, не зная вашей красы.
Он так и стоял с протянутой шкатулкой, ожидая ответа. Впервые я посмотрела на него как на мужчину: красивого, молодого. В свои двадцать четыре Виктор отличался обезоруживающей искренностью и, хоть и казался со стороны поверхностным, на деле обладал чуткой натурой. С удивлением для себя я обнаружила, что в него запросто можно было бы влюбиться, но…
Но слишком поздно. Он появился в моей жизни уже тогда, когда для него не осталось места, и совершенно несправедливо с моей стороны будет ответить ему согласием. Отчего-то я точно знаю — Виктор будет хорошим супругом, даже удобным, не ограничивая меня в делах, и всё же…
Нет, он слишком хорош, чтобы обрекать его на брак с женщиной, чьи мысли и сердце — как бы я ни старалась это преодолеть — с другим.
— Вы прекрасный человек, Виктор Викторович, — проговорила мягко, но одного лишь этого было достаточно, чтобы его плечи опустились — понял, он сразу всё понял. — Вы так хороши, что я не смею ответить вам согласием.
— Нам хватит одной лишь моей любви, — проговорил он уверенно. — А его вы забудете — совсем скоро забудете!
Мне стало удушающе стыдно — я чувствовала, как покраснели лицо и шея, сердце сбилось с ритма. Как очевидны оказались мои чувства — их не скрыли даже вуали!
— Простите, — прошептала. Стало тошно. — Я буду бесстыдна, — опустила голову, — и попрошу вас — несмотря на мой отказ, останьтесь мне другом.
— Это честь для меня, Лиза, — нежное обращение словно молнией прошлось по телу. Боже, как ужасно мне стало от того, что слышать я его хотела совсем от другого!
«Лиза, я люблю вас!» — голос князя вытеснил все мысли. Я постаралась прогнать это воспоминание, тряхнув головой, но меня лишь сильнее затошнило.
— Мне нужно на воздух… — пробормотала и устремилась прочь, оставив Виктора Викторовича стоять в одиночестве. На секунду обернулась и увидела, как он, ссутулившись, смотрит на брошь, а после, убрав шкатулку в карман, уходит в противоположную сторону.
Сердце страшно болело.
Неожиданное препятствие чуть не сбило с ног. Рука в перчатке придержала под локоть, я подняла голову…
И снова чуть не упала! Показалось — передо мной видение. Князь, не дающий мне покоя, гадкий предатель, хозяин моего разума, стоял передо мной — не менее удивлённый, чем я.
Но это не видение. Разве можно почувствовать видение наощупь? Вдохнуть горьковатый аромат парфюма? Ощутить тот жар, который так старалась забыть?
Демид Воронцов вернулся в столицу — эта данность свалилась на меня непосильным грузом. Очевидно, именно об этом пыталась предупредить меня Катя, и как печально, что не успела. Если бы у меня была хотя бы секунда, чтобы подготовиться, я осталась бы жива.
Но секунды не было.
Сердце моё больше не стучало — устало замерло, не желая боле стараться для своей безумной хозяйки.
— Прошу меня простить, сударь, я была неосторожна, — прошептала и, вырвавшись из случайных объятий, устремилась прочь.
Я бежала изо всех сил. Казалось, на меня давит всё — стены, потолок, даже собственная одежда. Мир вокруг стремительно сжимался, грозясь растоптать, уничтожить.
Туфля предательски слетела, но я оставила её, вскоре скинув и вторую — сумасшедшая Золушка, только жизнь моя — далеко не сказка, и князь — не прекрасный принц.
Чудом нашла свой экипаж, забралась в него, и, захлопнув дверь, громко расплакалась. Горе смешалось с радостью, обида с тоской, а злость — с благодарностью. Чувства безобразной симфонией бросали сердце из стороны в сторону, скручивали желудок, обжигали тело. Меня тошнило и трясло, слёзы укатывались за шиворот, ткань платья промокла, натирала, кожа щипала и чесалась, горела. Плачь перешёл в истерику, а затем — в секунды нездорового спокойствия, чтобы вскоре я вновь взорвалась слезами — и так, покуда они не закончились.
К приходу Ильи я успела создать образ спокойствия, но всё ещё предательски шмыгала, готовая в любой момент вернуться к истерике.
— Ты из-за Безрукова? — он сел напротив. Без слов — поставил на пол мои туфли.
— Нет.
— О ком ты «забудешь»?
— Я не хочу об этом говорить.
Больше Илья вопросов не задавал и в салоне воцарилось напряжённое молчание. Мне было так плохо, что стыд перед братом отступил на второй план — не было сил думать о том, что он стал свидетелем нашего с Безруковым разговора, а может быть и моей истерики — пережидая её снаружи.
Илья заговорил, только когда мы доехали:
— Он просил передать тебе ту шкатулку, но я не взял.
Только кивнула, поплелась к себе. Обувь так и осталась в экипаже.
Бывают ли живые мертвецы? Впрочем, какая разница, если именно так я себя и чувствую.
Сколько пролежала в кровати — не знаю. В голове роились мысли — печальные, гневные, радостные. Всё это страшно мучило, изнуряло мой и без того уставший разум, но я не в силах была ни уснуть, ни заставить мысли замолчать.
Тихо вошла Лара, без слов принялась расплетать мне косы, затем — расшнуровывать наряд. Оставив на кресле у кровати домашнее платье, она вышла. Переоделась я не сразу — продолжала лежать со сползшим платьем, рассматривая потолок, словно могла увидеть там что-то новое.
Интересно, почему он не написал, что возвращается? Вероятно, по той же причине, по которой не уведомил меня об отъезде. Едва ли он должен был… Конечно, нет, мы ведь друг другу — никто.
Обидно. И стыдно отчего-то, словно мне отказали в общении, но ведь я сама виновата: первое «нет» было с моей стороны.
Но я не жалею — нет-нет! — совсем не жалею. Тогда иного ответа, кроме отказа, я не могла себе позволить. Любовь? Это мелочь в сравнении с честью, в сравнении с брачными клятвами… Впрочем, я ведь их и не давала вовсе.
Ох, это всё бесы путают мои мысли! Что было — то прошло, и слава Богу! Я поступила правильно! На тот момент — без сомнений.
Интересно, знает ли Демид о смерти Фёдора? Если да, меняет ли это хоть что-то? Едва ли он захочет повторить то унижение, которое ему пришлось пережить по моей вине. После такого любовь умирает… Да, я думаю — чувств ко мне у князя не осталось…
Но так хотелось бы обратного! Быть нужной ему, быть любимой им! Ведь он мне — нужен! И как глупо было отрицать, прятать страх за злостью, тоску — за обидами. Стоило мне только увидеть его — все непонимания, недомолвки потеряли смысл. Прошлое незначительно — он здесь, он жив, и моё сердце, наконец, на месте.
