— Ваша светлость выбрали самый посредственный из всех вариантов, я надеюсь, — ужаснулась Тютчева.
— Отнюдь, — хохотнула княгиня.
— Господам стоит преподать уроки поэзии!
— А мне думается, и неприличные стихи они пишут, только вот князь, скромная душа, не решается вам это цитировать! — заговорщически отметила Буткевич.
Я покраснела. Господи-прости, что ни делай, а эти мужчины всегда найдут повод опошлить твоё существование…
— А ведь вы наследница Вавиловых, не так ли? Это ведь был прямой указ почившего императора? — вспомнила вдруг Мельникова. — Дамы ведь не наследуют вовсе, разве что получают приданное…
— Как видите, бывают исключения — и не одно, — кивнула. — Видимо, их величество предполагали худшее, что Фёдор так и не оставит наследников. Потому — высочайшим указом — на данный момент я первая в очереди на наследство. В противном случае могло выйти так, что наследником станет кто-то из иностранных родственников. Но, конечно, будь у меня брат, мне бы не досталось абсолютно ничего.
— А вы знали, у горцев и женщины наследуют? — осведомила всех Буткевич, удивив меня познаниями. — Я была поражена! Каждой отведена часть имущества — будь она в браке или нет, единственной наследницей или одной из многих. Муж рассказывал, что они называют это… как-то на «ш». Шами… Шари…
— Шариат, — подсказала, улыбнувшись. — Это законы магометанства, среди горцев они введены не так давно, насколько я знаю, и пока не полностью. В их писании подробно описано, сколько наследства полагается женщине, поразительно, правда? Магометане, мусульмане, оказались первыми, кто описал и узаконил женские права.
— Трудно поверить! — восхитилась Тютчева. — Уверена, и в нашем обществе этот вопрос скоро решится. В Европе, говорят, женщина всё чаще становится «во главе».
— О-о, ну это сугубо европейское веяние, да и то во многом — сплетни. В той же Германии у мужа — все права на жену, будь она даже успешной купчихой, всё ею заработанное — принадлежит ему. Абсурд! А у горцев… У них, конечно, свои особенности, нам во многом непонятные, но никогда мужчина не посмеет посягнуть на имущество жены — это считается страшным позором. Конечно, всегда есть исключения, но то, что доводилось видеть мне… Впрочем, и «во главе» горянка встать не может, разве что над другими женщинами, но никогда — над мужчинам, — показалось, я рассказываю слишком уж путанно, потому поспешила добавить: — По правде, Толстой, Лев Николаевич, хорошо разбирается в этом вопросе. Если вам выдастся спросить…
— Обязательно.
— По правде, будь у меня шанс отказаться от управления семьёй — я бы тут же это сделала, — призналась. — У женщин от природы слишком много хлопот, чтобы напрямую управлять и править. Мне всё ближе тихое существование, когда все заботы ограничены детьми и супругом, но, увы…
— Иногда это кажется увлекательным, — Мельникова вздохнула. — Мысль, что ты можешь приказывать, повелевать…
— В истории России была не одна императрица, каждая хороша по-своему, но чего им стоило это правление? — Елена Павловна покачала головой. Она не понаслышке знала о тяжести власти. — Были ли они счастливы? Скажу прямо — нет. Да и императоры едва ли «счастливы», но такова их участь, от которой женщина, по Божьей милости, освобождена, — она улыбнулась. — Что же, mes belles fleurs, — «мои прекрасные цветы». — Il est temps, — «Уже пора…» — княгиня поднялась. Тут же — все остальные. — Au revoir! — «до новых встреч».
— Ну что вы, останьтесь ещё ненадолго! — запричитали дамы. Едва ли хоть кому-то из них доводилось побывать в столь приватной обстановке с монаршей особой, потому расставаться они совсем не хотели.
— Нет-нет, старость…
— До старости вам ещё далеко, ваша светлость… Я провожу вас, — проговорила. Княгиня кивнула и, под руку, мы вышли из гостиной.
— Чудесный вечер, дорогая.
— Спасибо, ваша светлость.
— Очень хитро было показать себя именно таким образом.
— Никаких хитростей, ваша светлость.
— Предположим. Как твой муж?
— Без изменений.
— Говорят, он в сознании, но слабоумен?
Посмотрела на княгиню. Интересно, где это такое говорят? Хотя, в любом случае, это правда. Именно так — в сознании, но слабоумен. Не может даже испражняться без помощи, вечно улыбается и пускает слюни. Блаженный!
— Мой племянник заинтересован тобой.
— Едва ли, — выдавила улыбку. — Мы имели несколько оживлённых бесед — и только.
— А как же прогулки?
Ничего-то от вас не скроешь, княгиня!
— Да, его светлость изволили показать мне Петербург.
— И как?
— Красивый город, но душа к нему не лежит.
— Чего не сказать о князе?
— Ваша светлость, — я позволила себе укоризненный взгляд. — Будьте так добры избавить меня от подобных разговоров.
Княгиня тонко улыбнулась, но в этой улыбке не было прежней отеческой теплоты — ей определённо не понравилось, что её ткнули носом в нарушенные границы.
— Как скажешь, ma chère.
Я сопроводила княгиню до самого экипажа, чувствуя стыд за резкий ответ. И всё же я не собираюсь терпеть подобные разговоры. Зачем лезть в душу? Мы не так близки и едва ли даже самый близкий человек имел бы на это право.
В пурпурной гостиной разговор, как ни странно, тоже шёл о князе — он словно преследовал меня. Теперь, после ухода княгини, дамы могли с чистой совестью пообсуждать её племянника.
— Ваше сиятельство, — обратилась ко мне Мельникова, — говорят, вы в хороших отношениях с Воронцовым.
— Мало ли что говорят, — ответила довольно грубо.
— Ах, всё ясно. Кажется, и княгиня изволили с вами об этом поговорить? Не серчайте, тема крайне животрепещуща, — я ничего на это не ответила. — Вы знаете, князь редко бывает в обществе дам. Обычно — среди родственниц. До брака с Таней, моей кузиной, все думали, он до конца жизни будет холостым — никакого интереса к женщинам.
Я присела, стараясь не выказывать большого интереса, но вот она — подробность про князя, о которой я не знала. Сама я не смела спрашивать о нём, а тут столь благодатная почва!
— Тане прочили жизнь старой девы — тиха, нелюдима. Но красива, этого не отнять — словно придумана заядлым романистом. Видимо, тем и зацепила князя. Они поженились очень скоро, ходили даже слухи о добрачной связи, но детей у пары так и не случилось. Может, потому что оба холодного темперамента…
— Да не бывало князя дома, — фыркнула Мещерская. — Вот у всех мужья, братья — при военных чинах, да одомашненные, но бывают же эти, исключительные, которые не просто чин получают, но и служить рвутся. Вот и князь — такой. По его военному пылу и не скажешь, что личность «холодного темперамента»…
— Не думаю, что нам стоит о таком говорить, — пробормотала, но меня не услышали.
— Вот и вы, Лизавета, кажется, стали его пылким интересом, даже Тане такого не перепало.
— Извольте! — тут уже пришлось повысить голос. — Не говорить о таких вещах. Князь — достойный человек и наше общение сугубо в рамках приличий, у нас есть несколько общих тем для разговоров, тем более князь — хороший друг моего кузена Павла Демидова.
— Вы скучноваты для женщины, чей нелюбимый муж прикован к постели…
— Дамы! — перебила всех Тютчева. — Вы ставите её сиятельство в крайне неловкое положение. Не стоит нервировать хозяйку вечера.
— Ох, и правда… Лизавета, право, мы не хотели вас смущать. Подобные вещи обыденны и нет ничего дурного в хорошей дружбе со знатным вдовцом.
Я промолчала. Ещё хоть слово о князе, и я всех выгоню. И хоть бы рассказали чего интересного! Нет, надо было сразу перейти на мерзкие сплетни!
Ну и больно надо!
Значит, в порочных связях не замечен. Приятно знать. По крайней мере, если и есть у князя интрижки, он достаточно умён и уважителен как к семье, так и к себе самому (чего уж говорить о его возможной даме сердца), чтобы не раскрывать эти отношения голодной на скандалы публике.
— Вы как-то погрустнели, — заметила Катерина. — Это всё из-за наших разговоров? Не расстраивайтесь, никто и не подумает подозревать вас в чём-то предосудительном.
