Поместье Вавиловых

Смерть Лиды застала врасплох — я была с ней, когда это случилось. Тело её вдруг болезненно искривилась, она застонала, словно бы страшась чего-то, и испустила последний вдох. Казалось, этого не могло произойти. Разве умирают мученики в агонии? Меня учили, что ангелы смерти приходят к верующим в прекрасном обличии, а грешникам предстают как нечто ужасающее. Но разве можно назвать это дитя грешным?

Столь вопиющее несоответствие и внезапная смерть на несколько дней выбили меня из рабочей колеи. К приёму у Безрукова я должна была подготовить все необходимые документы, изучить его с Фёдором дела. Всё, что я знала по этому делу, это то, что и Безруков, и Подземельный проиграли в карты по одному имению, и каждое из них — довольно значимое для семейств. Отцы же обоих, судя по всему, о потере имущества ещё не знали, а значит, наследники планировали как-то решить этот вопрос — тихо.

Это позволяло мне надеяться на успех в деле, и всё же к документам стоило подойти кропотливее, а я, закрывшись в комнате, почти с неделю проплакала, не застав ни отпевание, ни похороны бедной Лиды. Мне было стыдно появляться среди крестьян — тем более по такому поводу. К счастью, Олег взялся решить все вопросы похорон и, как оказалось, даже успел получить на Лиду вольную грамоту. Где её хоронили я не имела понятия, но распорядилась сделать всё по правилам, не экономя на хорошем месте при церкви.

Мысли о жизни и смерти, о человеческой несправедливости, занимали меня, приводя в уныние, которое я никак не могла себе позволить. На шестой день затворничества, затемно, я выползла из комнат в направлении кабинета. Впрочем, там не задержалась, набрала бумаг и вернулась к себе, чтобы с головой погрузиться в расчёты, результаты которых радости не прибавили. По всему выходило, который год в нескольких имениях ожидался зимний голод, а там и большие потери крестьян. Обложив себя со всех сторон документами, несколько раз всё перепроверила, решая, что можно предпринять.

— Дусь, — позвала тихо. Тут же открылась маленькая дверца почти в самом углу.

— Вам не здоровиться, барыня? Вызвать Павла Кирсаныча?

— Всё хорошо. Позови сюда Олега, распоряжение есть.

Дуся заметно оживилась, засуетилась и вышла из комнаты, я же укуталась в большой платок и принялась ждать юношу, который за это время стал моим хорошим помощником. Гонять Тихона мне совесть не позволяла, мне хотелось, чтобы здесь, в поместье Вавиловых, что он, что Дуся, чувствовали себя по-барски. Впрочем, оба они с таким положением вещей не соглашались, и, если Тихона я трогала лишь по редким случаям, чаще связанным не с имениями, а с прошлыми делами, то Дусе достойную помощницу я так и не нашла. Хотелось бы взять кого из Синицыных, но их семья в трауре, и пока я этот вопрос перенесла. Один Олег, хоть он и был опечален не меньше других, чуть ли не требовал с меня давать ему поручения.

Вот и сейчас он пришёл — так скоро, словно бы где-то припрятал сапоги-скороходы.

— Ваше сиятельство, вызывали?

— Да, пойди сюда, — подозвала его. — Смотри.

Олег удивился разложенным во все стороны бумагам, проговорил:

— Разве вы не изволили отдыхать, ваше сиятельство?

— Изволила. Ночью сегодня взяла, вот, почитала. Не отвлекай, а то мысль потеряю, — я указала на несколько листов: — Здесь и здесь на зерно неурожай уже давно. А здесь, хоть и урожай, но на продажу изымается преступно много — как людям зиму пережить? Тебе задание на неделю, чтоб составил указ — на каждую семью распределил по норме хлеба и мяса. Если скотины мало, распорядись, чтобы закупили, где подешевле точно ведь знаешь.

— Знаю-с, — кивнул.

— Я посчитала, даже если в эту зиму продавать меньше — не обеднеем, а вот если и в этот раз люди голодать будут — в душах немало потеряем. Распорядись, чтоб на семью по дойной корове, если мало людей — то козе, кто холостые — пусть на общие работы идут. Чем по зиме крестьяне занимаются?

— Обычно дрова собирают да домашними починками, ваше сиятельство.

— Вот, пусть так. Чтоб в каждом селении по рабочим — только на дрова, доярок поздоровее, там по душам сам поймёшь, кому сколько надо. Всех холостых и с руками — на общее дело, их же на дармовый паёк.

Олег вытащил из кармана скрученную тетрадку и карандаш:

— По скотине на семью, так-с?

— Да… если кто сам работать не может — или сироты вдруг — там пусть староста им помощь дополнительную распределяет. Конечно, дело небыстрое — всем разослать, но будем надеяться… Главное, чтоб не воровали…

— Тут уж сложно, народ такой: увидит — загребёт, все голода боятся, вашество.

— Ну, шаг за шагом, приучим, дай Бог. Вот тут смотри, — указала уже на карту: — Поля незасеянные. Как сезон начнётся, надо с ними решить, нельзя земле зря пропадать. И древесина, древесина… Ту, что дешевле, пусть крестьянам. Совсем плохую — на дрова, что получше — на быт. Дорогие сорта — продадим заграницу, знаю, спрос сейчас большой.

— Это надо купцов искать-с.

— Найдём, не к спеху. Скотину пусть случают, какие коровы плохо доятся — тех на мясо и на зиму в запасы. Куры также, пока жир в них ещё есть, пусть мясо сушат или в соли хранят. Соли если нет — распорядись, чтоб была.

— Этак вы потеряете много, ваше сиятельство.

— Ну ты сам-то подумай! — постучала по листу. — Крепостной дороже выйдет, точно ведь умирать начнут. Лучше в имуществе терять, чем в душах, не думаешь?

— Не могу знать-с, ваши души, ваше имущество-с.

— Ну по совести-то сам понимаешь, какая корова против человеческой жизни? Вот-вот. Вы сейчас, может, подневольные, по бумагам — вещь, а ведь создали-то людей одинаковыми, и, вот увидишь, скоро каждый свободен будет, сам себе барин. Уже и реформы готовят.

— Слышал-с…

— Смысл общий ты ухватил, а дальше лучше меня знаешь, что делать. Мне отчёты все, если надо официально к кому обратиться — обращусь, указ какой выписать — не стесняйся, лишь бы дело не стояло.

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

— Батюшка с матушкой как?

— Держатся. Не первого ребёнка теряют.

— Будем надеяться — последнего. Из сестёр, кого потолковее, чтоб руки на месте, пришли ко мне в сенные.

— Обе толковые, сударыня, Лару сегодня же пошлю, а вот Люда на сносях…

— Не от барина ли? — спросила тут же.

— Помилуйте! — воскликнул Олег — глаза его стали огромными.

— А ты чего так всполошился? Я бы не удивилась…

— Не от барина, вашество, она замужем — за одним из конюхов. Его как-то определили к нам, года два назад, нагловатый, но дело знает, барин сам будто и не знал, откуда тот взялся, видать, в карты выиграл — и не помнил.

— Два года, говоришь? — пробормотала. Интересно это получается… — И что же, без проблем барин ему Люду отдал?

— Люда не в бариновых интересах была, а конюх — Витька, к слову, — хоть и рабочий, а грамотный больно, как-то так всё обустроил, сопоставил, что барин даже выгоду в этом случении разглядел.

— А почему же Люда тогда с вами, а не с мужем?

— А Витя на конюшне живёт; как Люда понесла, сразу к нам отправил — оно теплее, чем на сене.

— Значит, и этим комнату определите, негоже супругам порознь, — а с конюхом я потом пообщаюсь, чувствую, он тот самый, что записки нам с Мирюхиным строчит. — Всех на сносях на учёт поставь.

— Ежели боитесь, что кто от барина понёс, так у нас с этим строго, ваше сиятельство. Прошлые барыни, хоть и недолго жили, а порядки установили, у нас до старухи дорожка проторенная…

— До какой старухи? — не поняла.

— Если кто и того… те к ней ходили — и того, — неловко пояснил Олег.

— Мерзость какая! — ужаснулась. — Чтоб не смели больше — безбожное это дело, дитя из утробы вытравливать. И о себе же не думают — дуры!

— Да ежели бы кто понёс, и господа бы узнали — чего похуже бы сделали.

— Мерзость! — повторила. — Ничего, от него, дай Бог, уже никто не пострадает. А будущих матерей-таки запиши, и тех, кто разродился недавно — им особые условия нужны, свобода от тяжёлых работ. Если семьи есть, пусть вместе живут, не разделяй.