Просторной та оказалась, даже удивительно: почти царские хоромы. Только из всей утвари солома, в дальнем углу постеленная, да лавка. В оконце под самым потолком пробивался свет, но не дневной, а рыжий, пляшущий — от факела. Видать выходило оконце не наружу, а в коридор замковый каменный.

«Даже день еще или уже ночь по нему не узнать», — подумала Злата и, пожалуй, расстроилась.

Шло время. Сиги даже не мигами казались, а часами. Каменные застенки давили на нее, показалось даже сжиматься начали. Невольно думалось, что никто к ней больше не придет никогда. Вполне возможно, колдуну о ее приходе и не доложат — зачем отрывать проклятого злодея от его мерзостей?

При этой мысли перед внутренним взором возникли птицеобразные драконы и огнегривы, водяники, даже жабец и то не относился к слову «мерзость». И сам лес — живой, непокорный, дышащий ручьями, озерами, светящийся по ночам камнями и цветами — был каким угодно, но не мерзким. А ведь все это неминуемо исчезнет со смертью колдуна или его сном столетним.

— Сном… — проговорила Злата и фыркнула.

Сон столетний в сущности та же смерть. Он сродни тому, какому на полянке сон-травы поддаться можно. Не очнется Кощей сам, ему для этого понадобится кто-нибудь верный: чтобы разбудил. Но таких ведь не отыщется. Слуги разбегутся тотчас, как власть колдуна рухнет. Из людей никто не придет, уж точно не после всех сказок да баек, какие про Кощея сказывают. Так и усохнет, превратится в скелет, прахом развеется. Был колдун великий — и не станет его. Так что слукавила бабушка Ягафья: убьет Злата Кощея, а не пленит сном на время, там и граница падет, обретет старая знахарка полную свободу, а за ней и прочие мары-кошмары-мороки — все в мир людской выйдут, даже Вольх свою зазнобу вряд ли спасет, слишком изголодались твари по мясу и крови человеческой.

«Ай, если бы действительно удалось границы ослабить лишь для некоторых навцев, — раздумывала Злата. — Это для всех добром обернулось бы, для людей — в первую очередь. Вспомнили бы они заветы предков, вновь цену слову и бесценок злата поняли. Только пустое это. Кощег ведь не вернулся».

Лязгнул замок, и в темницу вошли двое черных стражников в масках. В руках они держали по факелу. Следом отвратительный лицом карлик явился. Передвигался походкой подпрыгивающей, боком, словно краб, на берег выползший. Крючконосый, лобастый, через щеку шрам. У царя Горона сделали бы из него скомороха, да только не любила Злата развлечений царских, а скоморохов уважала лицом веселых, умевших на всяких дудках и балалайках играть, на язык острых.

— Девица… — протянул карлик скрипучим голосом. — Чай не меня ждала, красавица…

Злата пожала плечами.

— Ничего не ждала хорошего, — молвила она надменно, по-царски, как сестриц учили. — Вот дождалась: ты явился. Не Кощей, правда, однако на безрыбье и карасик сомом покажется.

— То, о чем неизвестно Кощею, не способно причинить ему вред, — проронил карлик ровным глубоким и неожиданно мелодичным голосом, ни в чем не схожим с тем, каким ее приветствовал. — Потому Кощея ты не увидишь. Ни к чему его от дел важных отвлекать. Теперь я для тебя единственный собеседник на всю последующую вечность.

Зря он так думал, ох зря.

Оружие у нее отобрали, но перстенек никто трогать не стал, так на пальце и находился. Всего лишь дотронуться, произнести слова заветные и…

«И не будет одного тюремщика, — сказала Злата самой себе. — Мало ли их у Кощея?»

— Передай своему хозяину, что пришла дочь царя Горона. По его же приглашению, между прочим, — сказала она как можно спокойнее, стараясь не выдавать, мыслей безрадостных. Вот только голос дрогнул от взгляда пристального.

— Да ну? — заулыбался Карлик. Зубы у него оказались желтоватые, самые обыкновенные, человеческие. Переднего нижнего не хватало. — А ведь Кощей ни за кем не посылал, девица.

— Врешь! — вырвалось у Златы. Значит правильно она догадалась: Ягафья послала того калику-перехожего.

Она тотчас осеклась, умолкла и даже губы сжала, чтобы ничего больше не вымолвить. Карлик же пару раз хлопнул в ладоши.

— Ну вот и скажи мне, девица. Кто в замок тебя провел? Сама бы ты блуждала семь лет, а то и никак не меньше двенадцати, три месяца и три дня еще. Молчишь? — он покачал головой. — Ну молчи. Огонь и вода, сталь вострая и не таким языки развязывала.

— Передай Кощею…

— А вот не передам, — рассмеялся карлик. — Не передам, девица!

«Смеется, значит живой», — промелькнуло в памяти.

— Ни к чему, девица, Кощею с тобой видеться.

— Передай Кощею… — повторила Злата.

— И кто сказал тебе, будто подобное право — мне приказывать — у тебя имеется? — спросил карлик вкрадчиво. — Да я ж сейчас возьму ножичек вострый и не будет больше красавицы. Это пока я добрый и разговариваю, а как…

Он, вероятно, долго мог о пытках говорить, запугивая, да не на ту напал. Злата быстро его речи прервала, перебив:

— Попробуй.

— Смотри. Я ведь именно что попробую, — пригрозил карлик.

Злата смело посмотрела ему в глаза: черные, ясные, внимательные, совсем не похожие на те, какими зыркали душегубы да разбойники.

Карлик отвернулся и вновь расхохотался громко, во всеуслышание, напоказ.

— Ты думаешь, я с тобой биться буду⁈ — вопросил он громко, словно на ярмарке перекрикивал гомон толпы. — Нет! Кликну молодцов, те подержат, пока я глазик тебе выковыряю.

Злата прикусила губу, снова вгляделась в его лицо… и рассмеялась. Сама от себя такого не ожидала, но вместо страха захватило ее безудержное веселье. Карлик на самом деле был страшен и роль свою хорошо выучил, но… не выходило, не получалось у него даже вид сделать будто радуется он боль другим причиняя.

— Уж лучше меня и дальше в застенках держать в неизвестности — толку больше, — кое-как отсмеявшись, проговорила Злата.

— Кто провел тебя⁈ — закричал карлик, кулаками потрясая.

— Никто. Я пришла одна.

— Врешь!

Щелкнул об пол хлыст, заставив Злату вздрогнуть от резкого звука. В темницу вошел еще один охранник в одежде кожаной, видать, чтобы кровью не обмараться.

Кнут со свистом рассек воздух, но стеганул вовсе не ее, хлопнуло — как гром прогремел — у самого виска. Утыканный железными пластинами конец кнута впился в дерево лавки, на которой сидела Злата.

— В следующий раз ты ощутишь его на спине, девица, — предупредил карлик. — Итак, кто провел тебя?

Злата покачала головой.

— Думаешь, все будет просто? Засеку тебя до смерти? — поинтересовался карлик почти ласково, достал нож и принялся играть им, ловя отблески факелов на лезвии.

— Тебе бы на ярмарке народ развлекать, — сказала Злата.

Тотчас она отшатнулась. Острие возле самого глаза оказалось.

— Никогда, — проговорил карлик и в этот раз в его голосе звучала искренность, — не произноси таковых слов. Забуду, что ты дочь царская, Правью клянусь, забуду!

— Извини, — слово слетело само и… Злата действительно ощутила раскаяние, пусть и всего на краткое мгновение.

Чья-то стальная хватка сомкнулась на плече. Один из стражников поднял ее на ноги, а потом…

— Хватит, — донеслось от двери. — Бессмысленно. Она суть видеть умеет.

В ослепительно-белом проеме стояла черная фигура. Злата не смогла разглядеть лица, но почти не сомневалась, кому она принадлежит.

— Хватит! — приказные интонации хлестнули больнее кнута.

Вот только звучание голоса все равно показалось очень знакомым. От него заныло в груди, пришлось стиснуть губы со всей силы. Стальная хватка на плече разжалась. Камень пола ударил по пяткам. Однако она этого не заметила.

— Умеешь же ты портить развлечение, — сказал карлик тем самым красивым голосом, не исковерканным показной яростью или хрипом. — В конце концов, нечасто у нас гости случаются.

Кощей вошел в темницу, встал у стены и устало привалился к ней спиной.

— Вот же… — прошептал знакомым Злате голосом. — Главное сделал, а вас, остолопов, предупредить забыл.

— Не везет так не везет, — заметил карлик. — Вечно забываешь самое важное.