— Жрать захотят, послушаются, — ответил Подкова, снял с вертела явно недожаренный истекающий кровью кусок мяса и кинул в темноту. Судя по влажному шлепку и скулежу, никто из пленников не стал его даже нюхать. — Дурачье, ну да я вас выдрессирую! — Подкова поглядел на Кощега и добавил: — Тебя — тоже.

Тот отвечать не стал, прикрыл глаза, пристроил как мог осторожно саднящий затылок на ствол, постарался дурноту и звон в ушах отогнать вместе с прихватывающей болью. О сухости во рту вспоминать себе запретил: нельзя слабость выказывать, тем паче просить нежить все равно бесполезно. Видать, хорошо его приложил Подкова: в себя только-только пришел, как сюда тащили и что со Златой случилось, не знал.

Злата…

Подумалось: может, Подкова ее мясо на костре жарит⁈ И тут же сердце, громко стукнув, упало куда-то вниз и не билось долго на удивление. Виски заныли, холодная испарина выступила, перед глазами заплясали пятна, костер стал меркнуть.

Ледяная, воняющая тиной и чем-то совсем гадким вода выплеснулась в лицо, заставив дернуться. Кощег стиснул челюсти, чтобы не застонать: снова затылку досталось, кажется по шее теплое и липкое потекло.

— Ты че издыхать-то собрался? Рановато. Ты ж для начала меня отведешь. И не к самому озеру, а прям в замок.

— Это вряд ли, — ответил Кощег сразу на все.

Страх отступил. Подумалось, совсем он плох, если навыдумывал невесть чего. В способности Подковы жрать человеческое мясо он, разумеется, не сомневался. Но не такова его душа-девица, чтобы даться в лапы этому увальню. И не глупа она. Даже ори Подкова на весь лес, чтобы вышла к нему, угрожая в погоню пуститься или убить пленника, Злата не поддастся.

«Душа-девица… а ведь она запретила себя звать таким образом, — подумал он и тотчас: — А в последний раз не рассердилась на обращение».

— Отведешь-отведешь, — Подкова вынул из костра палку, подошел, коснулся руки Кощега дымящимся концом, но тот не только не закричал, даже не вздрогнул.

— Дурак, ой дурак, — подражая его же интонации, сказал Кощег. — Это ж огонь Симаргла. Он если кого жечь и станет, то тебя, чудище.

— Не чудище я, а богатырь русский! — закричал Подкова. Опаленный конец палки в этот раз ткнул в щеку, прочертил сажевую линию, но не причинил Кощегу ни вреда, ни боли. — Да че ж такое-то… — Подкова сам дотронулся до конца палки и заорал, отскочил от пленника, забегал вокруг костра, стараясь пламя, охватившее руку, сбить.

Вокруг светлее стало, и Кощег сумел оглядеться. Судя по стволам вокруг, да и за спиной, находился он в чащобе. От костра шагах в пяти зиял черный зев землянки. Но, видать, совсем хлипкой да малой. Похоже, Подкова соорудил ее давным-давно, и места в ней ему одному лишь и хватало. Потому и костер под открытым небом, и клетки с волчатами, и сам Кощег здесь же.

С одной стороны, хорошо. Коли высвободиться сумеешь, беги на все четыре стороны. С другой, в тесной землянке многое учинить вышло бы. А хотя бы обрушить на Подкову одну из стен. Ну или… или…

Подкова наконец сообразил руку в лужу с застоялой водой сунуть. Послышалось шипение: очень огню таковое обращение пришлось не по нраву.

— А жаль. Я уж понадеялся, сгоришь, — заметил Кощег.

— Мне больше интересно, чего ты такой неуязвимый, — проговорил Подкова, подходя и хватая его за горло.

Стиснулись неживые пальцы мертвой хваткой, да понятно было: бывший богатырь убивать не будет. Так… постоял, увидел, что пленник не боится, придушил для острастки немного, а когда Кощег обмякать начал, сплюнул да выпустил. Искоса глядел, как тот воздух ртом хватает и отдышаться пытается.

— Вот ведь падаль… — сказал Подкова и плюнул в костер. Тот в отместку пыхнул на него сизым дымом. — Не знал бы, че живой, решил поймал Кощея. В огне не горишь, в воде не тонешь…

— Решил бы, может, и успокоился, — просипел Кощег, — перестал бы уже мучить лесных обитателей. Поглядись в лужу, кем стал, чудище.

— Помолчи лучше.

— А что? Правда глаза колет?

— Умолкни, Кощег! — рявкнул Подкова. — Я ж не сдержусь, оторву тебе голову. Посмотрим, выживешь ли после этого.

Кощег пожал плечами.

— Проверить? — Подкова вновь подобрался к нему, навис, но не увидел и проблеска страха в лице и взгляде пленника, сплюнул и отступил. — И откуда ж ты взялся только такой бесстрашный?

— Так знамо откуда: от отца с матерью.

— Человек, то есть?

— Угу. — сказал Кощег. — Но непростой.

— Да то аккурат видно, — отмахнулся Подкова. — Значит, не горишь, не тонешь, смерти и той не боишься.

— Не боюсь, — Кощег криво усмехнулся. — Забыл, кому служу?

Подкова пробормотал ругательство.

— Кому-кому, а мне в Навь прогуляться совсем не боязно, — произнес Кощег. — В отличие от тебя.

— А у меня цель святая!

— Какая-какая? — рассмеялся Кощег.

— Зло покарать, убить!

— А то, что ты сам нынче гораздо большее зло, думаешь, неважно?

Подкова оскалился, показав зубы всяко больше и острее, чем положено иметь человеку. Белые, нетронутые гнилью. Видать, новые появлялись у него на замену выпавших, как у всякой кровожадной нечисти.

— Ты смотри-смотри, договоришься, прихвостень Кощеев. Шкуру с живого сниму, кишки выпущу, ноги переломаю.

— Думаешь, сумею в таком виде тебя провести хоть куда-нибудь?

— Хоть покуражусь. Ну⁈ — прикрикнул он. — Сведешь меня к Кощею?

— Может, лучше я признаюсь будто сам Кощей и есть? — предложил Кощег. — Давай! Наконец-то мечту свою исполнишь, уничтожишь зло злобное, упокоишься наконец. Вместе в Навь прогуляемся, — он прищурился. — Или слабо?

Подкова застыл над ним жуткой, отвратительно воняющей тучей. Кощег же внезапно почувствовал жаркое дыхание на запястьях и мокрый язык. Кто-то перегрызал путы.

Волк?

Может и он. Если бы не Подкова, слишком близко подошедший и вонь вокруг распустивший, Кощег понял бы наверняка. Однако ведь слуха его никто не лишал, по тому, как затихли волчата, перестали дышать затравленно и с лапы на лапу переминаться, ясно стало: нет их больше в клетках, свободны. Клетку волкам не открыть, здесь руки нужны человеческие.

Только бы Подкова не догадался раньше времени, что отыскали его логово! А для этого следовало занять неживого богатыря… а хотя бы ненавистью. Пока того занимает, как поискуснее сломать пленника, не убив и не покалечив слишком сильно, ни о чем прочем раздумывать не будет.

— Трус! — проговорил Кощег много громче, чем говорил до этого.

Подкова аж рот открыл. Если сам чего-то и расслышал, то перестал думать о том немедленно, Кощега за грудки схватил и встряхнул, вновь саданув затылком о кору.

— Да что б тебя… — прошипел Кощег, когда перед глазами вспыхнуло, а мир явный наклонился и расплываться принялся. Не ко времени тело, пусть немного иное, но все же человеческое, решило в беспамятство сбежать.

Снова затхлая вода в лицо плеснула, но на этот раз Кощег даже благодарен был и отвратного запаха почти не почувствовал. Главное, в голове прояснилось. Он вздохнул: по-другому, не как раньше, все, чего в нем существовало иного, навского, словно в единый кулак собирая. Прекрасно понимая: после станет ему невероятно плохо. Зато сейчас слабость уйдет, возвратятся сила и ловкость. Повоюют… ох, повоюют они с чудищем.

— Ты говори-говори, да не заговаривайся! — гаркнул Подкова почти что на ухо.

— Да оно и понятно, — словно не поддавался мгновение назад слабости, сказал Кощег, криво ухмыляясь. — В Нави ведь люди живут, вернее их души, тела свои в яви износившие. Ждут, когда время придет снова в яви родиться. А ты душу из себя уж лет с тысячу назад вытравил, сменив ее на тело не живое, но и не мертвое. Надо ж как трусишь ты увидеть воочию Кощея Бессмертного.

— Зато ты, как вижу, прям возжелал!

Подкова ухватил его за волосы, оттянул голову подальше от ствола, видать, сообразил, что к чему и не захотел ждать, пока пленник придет в себя после очередного обморока, затем ударил несильно, без замаха. Кощегу хватило: бывший богатырь все губы ему в кровь разбил. Кулачище его шершавым, как кора, оказался.