Бомбежка была сильнейшая, однако никто не проснулся. Впрочем, одни нары пустовали — те самые, на которых обычно похрапывал председатель облисполкома Земцов, и это и растревожило и раздосадовало Алексея: «Неужели опять наша местная власть самостийно решила действовать?..»

Вдоль деревянного лотка с журчащей подземной водой Жарков прошел к выходу. Здесь, у бревенчатых дверей на гигантских петлях, рядом с телефоном, прикорнул прямо на табуретке Мякишев. Некогда старательно расчесываемые волосы его сейчас спутались, свисали прядями вдоль щек. При сильных разрывах он резко вскидывал головой, а проснуться так и не мог: сказались бессонные ночи.

Жаль было будить молодца, да делать нечего! Алексей затряс его за плечи, и тряс до тех пор, пока не заголубели, не вспыхнули знакомыми огоньками всегда внимательные и настороженные глаза бессменного помощника, и затем спросил с нарочитой сердитостью:

— Небось проспали Земцова, а?

— Нет, не проспал, — ответил Мякишев, вскочив и рывком головы забрасывая волосы на затылок. — Перед самым рассветом Земцов ушел, а куда — не доложил. Только сказал, что скоро вернется.

— Ладно, посмотрим… Какие еще новости?

— Неутешительные, Алексей Савельевич. Звонил секретарь горкома из Комсомольского садика, с прежнего нашего КП. Сообщает: в сложенные боеприпасы угодил вражеский снаряд. Жертв, к счастью, нет.

— Легко отделались! Чай, все на милость судьбы уповают. А ведь было сказано: не геройствуйте попусту, переезжайте сюда, поближе к Соляной пристани!

— Вероятно, стеснить нас побаиваются.

— Экие, подумаешь, деликатные дамочки!.. Чтоб немедленно перебирались к нам. Так и передайте, если снова позвонят.

— Слушаюсь, Алексей Савельевич.

— Ну, что там еще?

— Только вы заснули, явился наборщик. Говорит, типография полностью разрушена, «Сталинградскую правду» не на чем печатать.

— Проклятье! Что же вы меня сразу не разбудили?

Мякишев опустил глаза, как бы признавая свою вину.

— Жалеете меня, Мякишев?.. Черт с вами, жалейте! А только нам без своей кровной газеты нипочем нельзя! Что народ подумает? Он скажет: нет газеты — нет и партийного и советского руководства в городе. Значит… Значит, свяжитесь сейчас же с левым берегом и разыщите Водянеева. Пусть налаживает выпуск «Сталинградской правды» в районной типографии! Передайте ему: без свежего номера газеты чтоб не являлся!

— Хорошо, передам, Алексей Савельевич.

— Так звоните же, черт побери! Чего вы медлите?.. Или забыли еще какую-нибудь горькую пилюлю преподнести?

Но Мякишев был тонкий и по-своему деликатный человек; он считал, что начальству не следует до конца портить настроение.

— Алексей Савельевич! — объявил он с улыбкой торжества и даже некоторого удивления. — А ведь директор «Красного Октября» приглашает вас и Земцова помыться сегодня в баньке.

— Это что: шуточка для поднятия духа? — нахмурился Жарков.

— Да нет же, Алексей Савельевич, — принялся убеждать Мякишев. — Правда, сначала я тоже не поверил: весь поселок заводской разрушен, а у них там банька! Но директор клялся и божился. Он сообщил, что в бане мылся нарком танковой промышленности Малышев и остался весьма доволен. А сегодня будто бы собирается помыться Шереметьев, заместитель наркома черной металлургии… Так что же прикажете ответить директору «Красного Октября»?

— Ответьте, что ежели сегодня немцы не устроят горячей бани, то приедем. Обязательно приедем!

В штольне у Жаркова имелся кабинет, отделенный от общего помещения фанерной перегородкой. После разговора с Мякишевым он прошел прямо туда, зажег свет и, прежде чем сесть за письменный стол, бросил привычно-заботливый взгляд на лампу «Катюшу», сотворенную завхозом из гильзы 76-миллиметрового снаряда (в нее, за отсутствием керосина, заливали бензин с солью), на фарфоровую пепельницу с надписью «Жена, не серди мужа», на снарядную головку — отныне уже мирную чернильницу, на круглое зеркальце в простенке, на торчащие, рядом с картой области, лосиные рога с повешенной на них каской…

На столе, поверх других, лежала синяя папка с телеграммами, полученными за время сна. Алексей уселся в кожаное кресло (подарок одного интенданта) и стал просматривать их с красным карандашом в руке, чтобы отметить наиболее спешные. В эту минуту зазвонил самый ближний телефон. Алексей рывком взял трубку и услышал женский голос: «Сейчас с вами будет разговаривать секретарь ЦК». Прошло, наверно, минут пять — семь, пока из глубины потрескивающей трубки не вырвался стремительный, с металлическим вызвоном, знакомый голос:

— Товарищ Жарков?.. Вы еще в Сталинграде?.. Похвально, похвально!.. В ваш обетованный Комсомольский садик проникли вражеские ракетчики, они сигналят в направлении КП, вас бомбят, а вы там отсиживаетесь и дистиллированную аптечную водицу попиваете. Ай да храбрецы! Наконец, восьмого сентября вас атакуют прорвавшиеся немецкие автоматчики, и вы лезете на баррикады и занимаете боевую линию. Более того, геббельсовский агитсамолет прямехонько на вашу голову сбрасывает пудовый тюк с листовками, а к вашей связи подключается немецкая радистка и объявляет: «Товарищ секретарь обкома! Вами интересуется германское верховное командование. Могу сообщить, что вы и ваши сподвижники будут повешены».

Жарков поморщился: «И все-то он знает!» Ему захотелось сказать, что часть партийного и советского актива уже обосновалась на новом КП, в относительной безопасности, что вскоре сюда и горкомовцы переберутся из злополучного Комсомольского садика, но секретарь ЦК неумолимо и вперекор всяческим помехам на линии четко продолжал:

— Вы что же, хотите стать лакомой добычей для фашистов? Хотите новую пищу дать для словесных испражнений доктора Геббельса по поводу «сдачи в плен» секретаря Сталинградского обкома партии?.. Да, да, именно под таким соусом он и преподнесет миру очередное блюдо лжи!.. Следовательно, речь сейчас может идти не о том, чтобы вам отыскать новое прибежище под береговыми кручами, где-нибудь там у Соляной пристани, — повысил голос секретарь ЦК, как бы предугадав возражения Жаркова, — а речь должна идти о скорейшем переезде партийного и советского руководства города на левый берег.

Это решение ошеломило Алексея; он возразил:

— Наш переезд, товарищ секретарь ЦК, произведет удручающее впечатление на сталинградцев.

— А вы сделайте все, чтобы сталинградцы не чувствовали вашего отсутствия.

— Но ведь есть вопросы, которые требуют разрешения на месте.

— Правильно! Вы их и будете разрешать на местах с помощью оперативных групп обкома, при содействии уполномоченных городского комитета обороны.

Наступило молчание. Алексей Жарков тяжело дышал, морщился, растирал лоб ладонью.

— Ваше состояние мне понятно, — вдруг произнес секретарь ЦК, словно сквозь треск и шипение в трубке расслышал тяжелые вздохи Жаркова. — Вам тягостно покидать Сталинград в трудный час битвы. Но так для дела будет лучше. Плацдарм вашей деятельности неизмеримо расширится. А то вы, пожалуй, — пошутил секретарь ЦК, — забыли, что на вас область висит. Иначе, почему же тогда замедлилось строительство железной дороги Владимировка — Сталинград? Или взять, к примеру, возведение оборонных рубежей в Красноармейском районе. И тут темпы снизились. Но главная беда: продукты на исходе. На вас ложится прямая обязанность организовать их подвоз к фронту. Словом, работы вам прибавится. Кроме того, есть предложение назначить вас членом Военного совета фронта, чтобы вы вплотную занялись наведением порядка в тыловом хозяйстве армий.

На прощание секретарь ЦК, как бы спохватившись, что он слишком много времени потратил на уговоры, произнес уже сухо, беспощадно, с той непререкаемой властностью, право на которую давало его высокое партийное положение:

— Время не теряйте! За Волгу переправляйтесь сегодня же ночью. О переезде сообщите незамедлительно.

Кончилась бомбежка, перестал дергаться, скрипеть блиндаж, и все обитатели его зашевелились, разбуженные тишиной — именно ею, такой непривычной среди вечного грохота войны.