Не только среди народов и отдельных людей, но также и среди рек и городов История находит своих избранников.

Город на Волге, рожденный понизовной вольницей и пронизанный духом отваги и гордого непреклонства перед самыми лихими невзгодами, город-хранитель славных воинских и рабочих революционных традиций, крупнейший центр сталелитейного и оружейного производства, многоветвистый транспортный узел с прямыми магистралями в Среднюю Азию и на Урал, — этот волжский город в самый критический час жизни Советского государства воплотил в себе непоколебимую стойкость России и преградил путь фашистскому нашествию.

Конечно же ни сам Гитлер, ни послушный ему вермахт не знали мужественного и гордого характера Сталинграда. В своем устремлении к Баку за кавказской нефтью и еще дальше — в Индию, на соединение с желтолицыми союзниками из Страны восходящего солнца, они рассматривали Сталинград всего лишь как объект для вспомогательного удара, который надежно обезопасит северный фланг группы армий «А», наступавших к Главному Кавказскому хребту. Фатальная вера Адольфа Гитлера в непогрешимость своих стратегических расчетов была такова, что он полагал силами только одной 6-й армии Паулюса, лучшей армии Германии, захватить с ходу Сталинград и поэтому отдал приказ 4-й танковой армии Гота повернуть к югу, в сторону Ростова.

Однако дальнейшие события показали всю шаткость самоуверенных планов Гитлера. Сопротивление советских войск неуклонно возрастало — сначала на дальних, а затем и на ближних подступах к Сталинграду. Именно здесь было решено навязать фашистам решительное сражение и сделать Волгу предельной чертой отхода.

Полоса обороны советских войск, по мере сужения плацдарма у города, лишь уплотнялась. Продвижение противника замедлилось. Тогда на помощь 6-й армии Паулюса была переброшена с юга 4-я танковая армия Гота. Но в конечном результате обе эти армии были обескровлены в тяжелых боях и перешли к временной обороне — зарылись в землю перед внешним оборонительным обводом города. Эта вынужденная остановка была использована немецким командованием для перегруппировки своих сил, а также для пополнения истрепанных частей свежими резервами. В то же время наше командование из глубины заволжских степей подтягивало к Сталинграду новые дивизии, которые рассредоточивались преимущественно на северном и южном направлениях, то есть именно там, где 6-я и 4-я немецкие армии готовились к нанесению одновременных концентрических ударов по Сталинграду.

19 августа противник начал свое наступление главными силами. Перед 6-й немецкой армией была поставлена задача: форсировать Дон между Песковаткой и Трехостровской и нанести кинжальный удар основными силами по северо-западной окраине Сталинграда как с целью выхода к Волге, так и с целью рассечения советских войск; причем удар этот подкреплялся продвижением части сил на южном фланге, в районе среднего течения реки Россошки, чтобы тем самым стало возможным быстрое соединение с наступающей из района Плодовитого 4-й танковой армией Гота и занятие уже объединенными силами центральной, южной и северной части Сталинграда.

В новом наступлении немецко-фашистских войск участвовало восемнадцать дивизий. Превосходство противника в артиллерии, в авиации и особенно в танках было почти двукратным. 20 августа его подвижные соединения форсировали Дон у хутора Вертячего и закрепились на левом берегу. Таким образом, внешний обвод обороны города был разорван. Пламя битвы перекидывалось непосредственно к стенам Сталинграда. Волею Истории он становился мучеником и героем.

Утром 23 августа противотанковая истребительная рота, в которой находился Прохор Жарков, была переброшена в район хутора Вертячего и прямо с марша вступила в бой с противником, перешедшим в наступление с плацдарма на восточном берегу Дона.

Среди рвущихся мин Степан Поливанов и Прохор, при всей своей грузной амуниции, доползли до пустого окопа на глинистом взгорке и тут лишь перевели дух, присмотрелись — хороша ли позиция, а затем, стряхнув с себя земляные комья, стянули брезентовый чехольчик с шишковатого ружейного дула, обмахнули пыль со ствола заранее припасенным лоскутком портянки и с привычной неторопливостью распялили на бруствере окопа лапчатые сошники и поудобнее приладили лицевой упор.

Артиллерийская подготовка врага была длительной. Вся земля вокруг то раскидывалась черным веером, то била в поднебесье рыжими мохнатыми столбами и, казалось, вот-вот готова была могильно сомкнуться над головой. Непрестанно накатывали воздушные волны и, обдувая жаром, едкой размельченной глиной, чесночной вонью немецкого тола, словно бы все больше отъединяли двух бронебойщиков от товарищей.

И вдруг разом стих и гром и визг. Сухая жаркая тишина ворвалась в уши. Распрямившись, Прохор глянул поверх бруствера вдаль, но первое, что он увидел, был яркий лиловый цветок. Вокруг еще дымилась степь, мешалась с небом, а тот цветок чуть ли не с вызывающим бесстрашием маячил перед самыми глазами, и Прохор диву давался: как он только смог среди смертного ада сохранить и хрупкий тонкий стебелек и нежные прозрачные лепестки?..

— Глянь, полезли гады, — вдруг проронил Поливанов. — Теперь держись, рабочий класс!

И сразу точно истаял лиловый цветок, и Прохор, остро сузив глаза, увидел сквозь редеющий дым черные жирные пятна, похожие на внезапно расцветший чертополох. Пятна множились среди бурого жнивья, близились, пока не приобретали зловеще-угловатую четкость металла.

— Ишь, лестницей идут, уступом! — оповестил Поливанов.

Впрочем, Прохор уже и сам приметил необычайность движения ближних танков. Восемь из них, выстроившись ступеньками, явно намеревались нанести косой режущий удар. За танками короткими цепочками двигалась пехота.

— Хитро, хитро, — причмокнул Прохор, но тут же, независимо от распознанной вражеской хитрости, стал привычно-деловито разгребать клещеватыми пальцами землю в бруствере и укладывать в ямки толстые зеленоватые бутылки с горючей смесью.

— Что, на бросок подпустим? — спросил Поливанов.

— Само собой, на бросок…

Между тем реденько, вразброд захлопали противотанковые пушки, затявкали минометы: наша оборона мало-помалу оживала. Сбоку, за изломом хода сообщения, раздалось и несколько беспорядочных выстрелов из противотанковых ружей. «Нервишки не выдержали, — отметил про себя Прохор. — Сами на себя наводят огонь танков». И впрямь: неподалеку вспороли землю несколько снарядов из танковых пушек, а затем хлестко просвистели пули.

Все же, хотя и преждевременно выдали себя бронебойки, «лестница» из танков чуть приметно дрогнула, начала растягиваться, расчленяться; ее головная ступенька повернулась в сторону глинистого взгорка, где притаились Степан Поливанов и Прохор и где немецким танкистам, вероятно, померещилось подходящее местечко для успешного прорыва обороны. Теперь острие атаки восьми танков приходилось на двух бронебойщиков. Поливанов, приложившись щекой к лицевому упору, прохрипел:

— Ежели пехоту не отсекут от танков, долго не продержимся.

Прохор ничего не сказал в ответ. Он поднял с днища окопа присыпанный землей автомат и положил его на бруствер с той же спокойно-деловитой готовностью к бою, с какой еще недавно укладывал в открытые ямки бутылки с горючей смесью. В своих движениях он был медлителен и раздумчив, как хозяин, надолго обосновавшийся на новом месте и склонный завести на нем самый прочный порядок. Он знал, что никакая враждебная сила не сдвинет его, живого, с облюбованной позиции, ну а мертвого — и подавно! Ведь не на ветер же он, Прохор Жарков, бросил клятвенные слова: «Некуда нам больше отступать! За спиной она — Волга-матушка!»

Головной танк находился уже в трехстах метрах от окопа, он шел, поводя длинным стволом пушки, но Поливанов медлил. Казалось, он выжидал, когда черное смертельное дуло уставится на него, а уж тогда…

Раздался характерно глуховатый выстрел бронебойки, и Прохор увидел, как орудийный ствол судорожно дернулся кверху. Тем не менее танк продолжал надвигаться с набранной скоростью. Теперь в его неуклонном движении чувствовалось ожесточенное упрямство. Прямо перед собой он яростно и слепо хлестал длинными пулеметными очередями. Прохор поневоле пригнул голову. Однако в тот же миг он услышал не столько сам выстрел их многозарядной новенькой бронебойки, сколько смачное металлическое щелканье. Пулемет сразу смолк, точно озадаченный, а Прохор, осмелев, поднял голову над бруствером. То, что он увидел, наполнило его мстительной радостью. Передний, самый воинственный танк пятился с перебитой гусеницей, которая раскатывалась по жнивью дорожкой, в то время как опорные катки уже кромсали землю.