— Пожалуйста, поподробнее о предполагаемых действиях Пятнадцатой гвардейской дивизии.

— Она в основном обеспечивает стык с Пятьдесят седьмой армией и ударом в направлении — «Совхоз Приволжский», при взаимодействии с соседом справа, отсекает крупные силы румынских войск в районе Дубового оврага от главной группировки противника.

— Как вами достигнута и достигнута ли в полной мере скрытность подготовки наступления?

— Ответ можно дать положительный. Все части, которые предназначались для создания ударной группировки, перемещались только ночью. А в светлое время они, конечно, укрывались в балках, в населенных пунктах, при соответствующей маскировке. Кроме того, огневые позиции занимались артиллерийскими частями не сразу, а побатарейно, да и пристрелка производилась только отдельными орудиями одноименных калибров.

— Кстати, какова плотность армейской артиллерии?

— А вот судите сами, Алексей Савельевич! На участке в шесть километров, как раз в направлении наступления двух стрелковых дивизий, имеется сто девяносто два орудия, что составляет тридцать два орудия на километр фронта. У румын же на этом направлении, по данным нашей разведки, не более шести-семи орудий на один километр фронта.

На все вопросы генерал Труфанов отвечал уверенно-звучным голосом; чувствовалось, подготовка к наступлению в армии велась без малейших изъянов. Однако Жарков продолжал придирчивые расспросы:

— Вот вы, Николай Иванович, добром помянули свою разведку. Прошу доложить о ней поподробнее.

— Можно и поподробнее, Алексей Савельевич… В результате разведывательных действий мы выяснили начертание переднего края румын, их минные поля, огневые точки, инженерное оборудование. А так как в разведке участвовали и танки, то удалось довольно-таки глубоко прощупать всю систему вражеской противотанковой обороны. И вот что оказалось! Оборона противника не сплошная. Она состоит из узлов сопротивления, образующих одну оборонительную линию глубиной не более четырех-пяти километров. Тут-то и располагаются основные силы врага. Что же касается крупных оперативных и тактических резервов, то, как удалось уточнить, противник не имеет их на нашем направлении. И поэтому…

— Поэтому, — подхватил Жарков, — если уж главная масса вражеских войск располагается линейно и в одной неглубокой полосе, вы намерены разгромить их быстрым и мощным ударом в тактической зоне обороны!

— Именно так, Алексей Савельевич. Причем этот разгром должен произойти прежде, чем противник сумеет высвободить силы для противодействия с других участков фронта.

Сквозь толстый накатник блиндажа просачивалась автоматно-пулеметная стрекотня, то затухающая, то вновь разгорающаяся, а в общем, обычная в период фронтового «затишья».

— Теперь у меня к вам, Николай Иванович, деликатный вопрос. — Жарков почесал крючковатым указательным пальцем седой висок. — Как вам известно, генерал-майор Вольский, незадолго до утверждения Ставкой плана предстоящего контрнаступления, написал товарищу Сталину весьма энергичное письмо, в коем утверждал, что запланированная операция не может рассчитывать на какой-либо успех и безусловно обречена на провал, со всеми вытекающими отсюда последствиями… Письмо это, впрочем, было воспринято как частное мнение Вольского, у которого, видать, нервы сдали после сильного переутомления. А каково нынешнее самочувствие командира Четвертого механизированного корпуса?

Труфанов, прямо взглянув в глаза Жаркову, ответил обычным своим уверенно-звучным голосом:

— Душевный кризис у Вольского миновал. Он заявил, что поставленную задачу его корпус выполнит с честью. Кстати, только что, перед вашим приездом, Вольский радировал: «Корпус начал марш в исходный район Трудолюбие, Снягердык, Хомичев».

— Что ж, нужные слова Василий Тимофеевич Вольский произнес. Теперь будем ждать от него не менее нужных дел.

В это время позвонили по ВЧ. Труфанов взял трубку с привычно-деловым спокойствием, но тотчас же его пальцы побелели от судорожного напряжения, а набрякшие веки наглухо притиснули молодые яркие глаза. Жарков поневоле встревожился:

— Что произошло, Николай Иванович?

Труфанов положил на место запотевшую трубку — и вдруг глаза его вспыхнули.

— Свершилось! — выкрикнул он. — Звонил Еременко. Он сообщает, что войска Юго-Западного фронта прорвали оборону противника и на отдельных направлениях продвинулись до тридцати пяти километров. Теперь дело — за нами!

Приютна, весела землянка, обшитая свежими ольховыми досками, наполненная зыбуче-мягким, убаюкивающим теплом раскаленной железной печурки, быстрыми отсветами огня, рассыпчато-звонким потреском поленьев, да к тому же озвученная богатырским, с раскатцем, храпом досмерти усталого Овсянкина! Покоен топчан, мягка пуховая подушка, в которой плавно тонет тяжелая голова! А все же не спится Алексею Жаркову, как не спится сейчас, перед решающим боем, и каждому солдату, офицеру, генералу. Все тело пронизано тревожной напряженностью ожидания; нет покоя и от настойчивых, быстрых, как отсветы огня, мыслей.

«Что-то сулит нам грядущий день?.. Вся операция, кажется, продумана до мельчайших деталей, но разве ж не может произойти что-то непредвиденное, случайное? Ведь враг опытен, коварен. Хмель былых побед еще туманит его голову. Немецкий солдат отлично знает свое дело, он упорен, самоуверен и дисциплинирован. Все офицеры вермахта обучены современным способам организации как наступательных, так и оборонительных действий. Командно-штабные инстанции вермахта широко используют радиосредства для управления войсками, и тут нам, конечно, есть чему поучиться. Гитлеровские генералы добились почти совершенного взаимодействия всех родов войск, особенно танков и авиации…»

Огонь в печурке мало-помалу угасал. И, словно бы испугавшись мрака, способного лишь усилить чувство тревожной напряженности, Алексей вскочил с топчана и подбросил в печурку несколько поленьев. Огонь тотчас же взыграл, вытяжная труба загудела сытно, утробно. «Что и говорить, немцы — природные вояки! С детства они воспитывались на магических словах: Клаузевиц — Шлиффен. И все-таки вся военно-политическая стратегия германского фашизма оказалась глубоко ошибочной, попросту недальновидной. Даже при учете резервов сателлитов у гитлеровцев не хватало сил вести стратегические операции сразу на трех главных направлениях, что было заметно уже в начале войны. И вот результаты: под Москвой и Ленинградом они получили по зубам, на юге их наступление захлебнулось… Да, да, захлебнулось! Это уже очевидно. Боевая инициатива выскальзывает из рук немцев, будто кусочек льда из горячей ладони, и сколько ни старайся удержать — вся каплями изойдет между пальцев. Враг, судя по всему, прозевал сосредоточение наших ударных группировок на Юго-Западном и Донском фронтах. То же произошло и тут, на Сталинградском фронте. Иначе, спрашивается, зачем ему надо было еще недавно, одиннадцатого ноября, начинать свое новое отчаянное наступление в Заводском районе города?.. Правда, он в третий раз рассек армию Чуйкова. Но одновременно он еще глубже забрался в тот каменный мешок, из которого ему не будет выхода. Да, не будет! Хотя для этого, конечно, еще потребуется завязать мешок мертвым узлом там, у Калача, в районе соединения двух наших фронтов».

Быстро прогорели поленья. Опять сделалось мрачновато в землянке, да и мысли Жаркова, еще недавно радужные, стали точно выцветать.

«Легко говорить: „завязать мертвым узлом!“ Ведь для окружения многотысячной группировки немцев нужна буквально филигранная отделка во взаимодействии фронтов и, главное, нужен тончайший математический расчет при их соединении в один и тот же день. Тут должно проявиться многое: и стратегическое и оперативное мастерство наших военачальников, и возросшая мощь всей Красной Армии, и организаторская роль партии, и смычка тыла и фронта… Короче говоря, вся военная и морально-политическая сила нашего государства держит сейчас испытание. Или мы сомнем и уничтожим противника под Сталинградом, или снова — затяжная оборона, неизвестность…»