Он попытался уйти от прямого ответа.

— Я насчет работы, — проговорил понурившись, с трудом ворочая распухшим языком. — На ремонт вагонов хотел...

— Не прикидывайся дурачком! — совершенно чисто по-русски кинул вдруг ему офицер, сидевший на подоконнике.

— О, о, это есть так! — подхватил, рассмеявшись, немец на диване.

— Не прикидывайся дурачком! — повторил тот, с подоконника. — Тебя спрашивают, от кого явился к Ковалеву? Ну!

Он молчал, ошарашенный не столько вопросом, сколько самим голосом — в нем прозвучало что-то пугающе знакомое. Подняв голову, вгляделся: белесые усики, приспустившийся над ними вислый нос. Тем временем офицер закурил, пустил к потолку колечко дыма, проводил его холодным взглядом и, сведя вдруг глаза к переносице, внимательно обследовал кончик собственного носа.

— Майор Захаров? — непроизвольно вырвалось у Эдика.

Тот резким взмахом руки отбросил кольца дыма.

— Твое лицо мне тоже знакомо, — сощурился офицер, припоминая. — Отпрыск подполковника Крицина? Я не ошибся?

Эдик проглотил все еще солоноватую слюну, но смолчал. Немец, валявшийся на диване, с живостью приподнялся, спросил у Захарова по-немецки:

— Кеннен зи ин (вы с ним знакомы)?

Не отвечая ему, Захаров соскользнул с подоконника, приблизился к Эдику, взял жесткими пальцами за подбородок.

— А я ведь тогда привез ваши вещи обратно, полагая, что вернетесь, но на месте дома была уже груда кирпича...

Эдик опять лишь проглотил слюну.

— Где пристроились? — продолжал Захаров, все не разжимая холодных пальцев. — Мне бы повидать мамашу. Понимаю, она считает меня подлецом, но... Ей же от записей твоего отца никакого прока, а я... Кстати, там вырвана страница — на ней, судя по всему, должна быть карта местности...

Эдик молчал. Захаров выпустил подбородок, повернулся к дивану.

— Уступите, капитан, мальчишку мне, дам хорошую цену!

Немец как-то неопределенно усмехнулся, повторил свое:

— Кеннен зи ин?

Однако не стал дожидаться ответа, перевел взгляд на Эдика:

— Ви есть знайт дрюг дрюг?

Эдик не успел раскрыть рта, его опередил Захаров — он прямо-таки взбурлил от негодования:

— Хорошенькое дельце! — накинулся на капитана. — Вы так спрашиваете, точно готовы заподозрить меня в связях с подпольщиками.

— Найн, найн, — поднял тот обе руки, — найн!

— Мало ли с кем я был знаком до вашего прихода! — продолжал возмущаться Захаров.

— Гут, гут, мы вам доверять.

— Тогда уступите мальчишку, у меня свои виды на него. Повторяю, дам хорошую цену.

— Папиргельд (бумажные деньги)? — покривился немец.

— Ну, услужу чем-нибудь. Во всяком случае, за мной не пропадет.

— Гут, за добрый услуг, — согласился немец, вновь усмехнувшись, — за добрый услуг можьно догофор: вам — мальшик, мне — это...

Помахал листком.

— Кто писаль? Кто есть аутор?

Захаров склонился в церемонном полупоклоне:

— По-моему, капитан, у вас были возможности убедиться, что я умею, — последнее слово он произнес с нажимом, — умею делать людей разговорчивыми. Будьте спокойны, у меня этот молчун все выложит!

Резкий телефонный звонок заставил подняться с дивана немца.

Отвлек и внимание Захарова, который откровенно прислушивался к разговору. Судя по всему, понимал чужую речь.

— Мы должны ехать? — спросил у капитана, когда тот опустил трубку на рычаг.

Немец с недовольным видом подтвердил, начал одеваться. Захаров в раздумье поглядел на Эдика, потом переключился на массивную, обитую железом дверь, с нее — на забранное решеткой окно. Невольно проследив за его взглядом, Эдик подумал, что до войны в этой комнате размещалось, верно, что-нибудь вроде кассы.

— Пожалуй, можно оставить мальчишку до нашего возвращения здесь, — обратился Захаров к немцу, подергав решетку. — Мне кажется, надежно.

— О. я, я, — ухмыльнулся немец, — карцер гут!

Через минуту Эдик остался в одиночестве и, дождавшись, когда стихнут в коридоре шаги, стал, подобно Захарову, тоже обследовать окно «карцера». Только с другой, конечно, целью.

Оно было с двойными рамами и мутными, давно не мытыми стеклами, но его интересовали в первую очередь не рамы и стекла, а железные прутья, что разграфили изнутри оконный проем. Ухватился за один из них, рванул к себе, толкнул от себя — прут даже не шелохнулся. Перешел к следующему — тот же результат.

«Крепко сделано, черт!» — ругнулся про себя.

Все же начал перебирать их поочередно, надеясь, вдруг который-то удастся расшатать и отогнуть. Отогнуть настолько, чтобы протиснуться.

За этим занятием и подстерег его полицай, который выглядывал давеча с чердака: неожиданно вывернулся из-за стены, прилепился снаружи лицом к стеклу. Эдик отпрянул в глубину комнаты, но парень поманил пальцем, показал знаками, чтобы открыл форточку, врезанную в нижнюю часть рамы.

Поколебался, однако, вспомнив, как парень заступался перед рябым, решился — просунул сквозь решетку руку, откинул, насколько позволяли прутья, внутреннюю створку, дотянулся, изогнувшись, до наружной. Парень осторожно осмотрелся, шепнул:

— Выломай фортку в двери!

Сунул продолговатый сверток и мгновенно исчез.

Эдик развернул тряпку: на ладони лежал штык от немецкой винтовки.

Странно, он не испытывал тогда, как теперь вспоминает, радости или волнения. Видимо оттого, что, убедившись в прочности решетки, уже не смел поверить в возможность вырваться нз помещения, где все предусмотрено для защиты от взлома. Неважно — снаружи или изнутри.

Тем не менее прошел к двери, вяло потыкал штыком в закрашенные пазы. И вдруг обожгло ознобом: оконце в двери оказалось заделанным створкой, которая держалась с одного бока на шарнирах, а со второго — на задвижке и... вбитых по углам гвоздях.

Иначе говоря, то была обыкновенная форточка, лишь на время прекратившая свое действие из-за этих двух гвоздей. Форточка, через которую, надо думать, клиенты имели дело с кассиром.

Сдерживая дрожь в руках, начал обковыривать угловатые шляпки. Наконец собрался с духом, поддел одну кончиком штыка — гвоздь с неохотой, но, таки, полез из гнезда.

Со вторым управился уже без церемоний.

Оставалась задвижка — толкнул ее, потянул за выточенную из дерева ручку, и створка тотчас безропотно откинулась на шарнирах, открыв глазам полутемный коридор.

На лбу выступила испарина, а самого заколотило — зубам во рту тесно сделалось.

В глубине коридора скрипнула дверь. Он отпрянул в сторону, но от двери донеслось:

— Не бойся, это я!

Парень не удивился тому, что створка уже выломана, потребовал нетерпеливо:

— Штык!

Эдик принялся трясущимися руками заворачивать штык в тряпку.

— Кончай возиться! — остановил тот, а приняв штык, скомандовал: — Лезь!

Эдик привстал на цыпочки, просунул в отверстие голову.

— Не так! — выпихнул он его обратно. — Скинь ватник и возьми стул. Со стула пробуй.

Эдик сбросил куртку, передал вместе с шапкой в окошечко, после этого взобрался на стул, вновь просунул голову; голова шла свободно — не пошли плечи.

— Сожмись! — посоветовал тот.

Куда еще-то? Он и без того скукожился до предела.

— Ты вот что, — сказал тогда парень, вновь выпихивая его, — ты давай спокойно, без паники... Давай теперь вот как пробуй: толкай одну руку сразу вперед, вместе с головой, а другое плечо как бы ужми, сделай пологим. Ну-к!

Попробовали. Спаситель, помогая, с силой потянул за просунутую вперед руку и содрал ему кожу. Не сказать, чтобы боль была непереносимой, но он не удержался — вскрикнул.

— С ума с-сошел? — зашипел тот.

Метнулся к выходу, осторожно приотворил створку двери.

— Все спокойно, — сообщил, возвращаясь.

Эдику сдавило грудную клетку, он с трудом втягивал воздух. Уперся в стул, пытаясь протолкнуться дальше — стул вывернулся из-под ног, они повисли без опоры.

— Тяни, — попросил.

— Опять заорешь?

— Тяни!

— Хорошо, только ты сожми зубы и терпи.