— Пойдем, провожу, — вызвался директор.

Хозяйку застали на крылечке дома — она грелась на солнышке в наброшенной на плечи шубейке.

— Я шамая и ешть Алекшандра Ларионовна, — прошамкала, щуря на них обесцвеченные глаза. — А учительниши тут нет, не живет учительниша, я живу.

Директору, видел Овсянников, было неловко, что ничем не смог помочь, он попытался расшевелить старую женщину, принялся рассказывать, что работает теперь в той школе, где она когда-то преподавала, но в ее глазах так и не зажегся ответный отблеск.

«...У него было около шестидесяти тысяч войска; впрочем, через Альпы он перешел, имея не более сорока тысяч...»

Теплилась еще надежда на ребят из отдела полковника Герасимова да была тень надежды на областной архив. Если и там ждут подобные результаты, останется лишь повернуть, не солоно хлебавши, обратно «через Альпы». Восвояси.

Как уже пришлось поворачивать, когда перед поездкой в Орел разыскал в далекой Антоновке Марию Сергеевну Коршунову и стал выяснять, была ли она замужем за Бовиным.

— Ты в какой гостинице остановился? — приступил к Овсянникову директор, едва успели попрощаться с учительницей. — Дай телефон, просигналю, как появится военрук.

«Похоже, толку от твоего военрука, сколько и от тебя!» — чуть не вырвалось у него, однако сдержался, объяснил, что гостиничного телефона не записал — не подумал о необходимости записать, но что после обеда сам позвонит в школу. Тем более, намерен поехать отсюда не в гостиницу, а сразу в управление КГБ.

Расспросил дорогу, сел на трамвай. Дома ему добрую тысячу лет не доводилось пользоваться этим транспортом, надобности такой не возникало, поэтому утратил представление, какие теперь курсируют по городским рельсам составы. Орловский трамвай приятно удивил: красно-желтый вагон с элегантными обводами, с дверной пневматикой, предоставлял в распоряжение пассажиров просторный, полный солнца салон, имел уважительно-мягкий ход, на сиденьях, под гранитолевой обивкой, умиротворяюще пружинил поролон.

Эта трамвайная приятность обернулась коварной неожиданностью: Овсянникова... сморила дрема, обыкновенная дрема. Хорошо, догадался перед тем попросить соседку, чтобы подсказала, когда будут подъезжать к нужной остановке.

А сойдя, спросонья никак не мог взять в толк, что с ним происходит: продолжение сна это или уже явь, потому что на остановке его встретил лейтенант Васин. Оказалось, специально караулил.

Подхватил под локоть, повел к машине, объясняя на ходу, что приехал по звонку директора школы: тот порасспросил понастойчивее своих, и вышел на бывшую учительницу начальных классов, которая сама тоже кончала эту же школу и как раз в 41-м.

— Поезжай прямо к ней домой, вот тебе адрес и все остальное. Она теперь на пенсии, должна быть дома.

— Послушай, Андрей, а как...

— Не терпится узнать, что у нас? Есть кое-что, немного пока, но есть, кое-что наклевывается. Но об этом после, с этим успеется, сейчас главное — поймать конец живой цепочки.

— Отдаешь мне машину, а сам?

— Я тут пока загляну в одну контору, а Коля тебя доставит и вернется за мной.

В машине Овсянников вчитался в набросанный на календарном листочке текст, собираясь назвать водителю адрес, но тот опередил, сообщив:

— Лейтенант уже сказал мне, куда ехать: Медицинская, 18.

— Квартира 27, — машинально добавил Овсянников, как будто машина могла доставить его прямо к порогу.

Водитель рассмеялся, приняв это за шутку, кивнул:

— Бу-сде!

После адреса на листочке значилось: «Капустина Евдокия Михайловна, 1923 г. р.» Год рождения породил сомнение: Капустина должна была бы выпускаться не в 41-м, а в 40-м. Неужели опять вместо живой цепочки только мираж?

Подрулили к пятиэтажному дому. Открывая дверцу, Овсянников увидел крупную, статную женщину, которая вышла из второго подъезда с хозяйственной сумкой в руках. На открытом лице читалось: учительница. Подталкиваемый этим наитием, шагнул навстречу.

— Вы кого-то ищете? — проявила «учительница» готовность помочь.

Назвал фамилию, и когда услышал, что это она самая и есть, даже не удивился тому, как точно сработало наитие. Не спрашивая, зачем понадобилась, Евдокия Михайловна протянула ключ:

— Как раз к обеду, вот только за хлебом схожу. Вы пока располагайтесь там: второй этаж, квартира двадцать семь.

Напряжение отпустило Овсянникова, поверилось: здесь помогут. Ключ взял, но остался ждать возвращения хозяйки на улице: по крайней мере, накурился впрок.

В доме представился, показал удостоверение, стал расспрашивать, кого она помнит из числа парней, которые вместе с нею заканчивали 10-й «А» в сорок первом. Евдокия Михайловна сказала:

— Как вы навеличивали-то себя: Юрий Петрович? А можно просто Юра? Так вот, Юра, прежде всего попрошу раздеться и помыть руки, сейчас прибежит из школы внучка, сядем к столу, — и вдруг обронила с болью: — Хоть она тут возле меня крутится, а то совсем одиноко, мужа-то похоронила...

Овсянников снял плащ, сбросил под вешалкой ботинки. Евдокия Михайловна пододвинула тапочки, оставшиеся, как видно, от мужа, провела в тесно заставленную комнату, усадила на диван.

— Вот ты спросил, — это «ты» прозвучало из ее уст как-то совершенно естественно, — с кем, мол, училась? А не можешь прямо сказать, кого найти тебе надо? Так нам проще было бы.

Овсянников назвал.

— Не помню такой фамилии, — огорчилась она. — Нет, не припоминаю, вроде не учился с нами Бовин. И потом — Василий. В классе ни одного Васьки не мельтешило, это вот твердо помню... А что, он что-то сделал?

Овсянников было приготовился ответить по стандарту: «Проверяем». Однако откровенность требовала ответной откровенности, и он сказал:

— Тень на нем. Надо снять с человека эту тяжесть. Если, конечно, подозрения не подтвердятся.

Достал картонку с фотографиями троих молодых мужчин — каждая фотография была заверена печатью. На одной из них бычился Бовин — это был снимок 1948 года.

— Посмотрите, пожалуйста, Евдокия Михайловна, как можно внимательнее: узнаете здесь кого-нибудь?

Нет, и теперь память не смогла ей помочь. И тут она вдруг всплеснула руками:

— Погоди-ка, погоди, где-то же хранится групповая фотография всего нашего выпуска!

Овсянников едва не вскрикнул от радости вслед за ней. Но оказалось, рано порадовался: сумбурные поиски не принесли результата.

— Пообедаем, — вынесла решение хозяйка, — а тогда и возьмусь без суеты. Найду обязательно, не тужи́сь.

Овсянников от обеда отговорился, что касается фотографии, условились, что заедет, чтобы взглянуть на нее, на следующий день. После этого он вооружился карандашом и блокнотом, попросил:

— Понимаете, Евдокия Михайловна, судьба человека решается, я должен, просто обязан опросить всех, кто уцелел из тогдашних выпускников.

— Немного их, уцелевших-то, — вздохнула учительница. — Я и сама-то чудом жива осталась: меня немец угнал на работы в Белоруссию, едва не сгинула там... Ой, что это я о себе, все о себе, не по делу. Значит, пиши прежде всего Володю Цыбина, он здесь, в Орле, только я с ним не общаюсь, с адресом сам определишься. Цыбин Владимир Алексеевич. А жена у него Надя, Надежда Афанасьевна, по фамилии Зубилина, она в 10-м «Б» училась. Про нее надо тебе?

— Обязательно, Евдокия Михайловна, вдруг и ей что-то вспомнится.

— Тогда ладно. Хорошо. Так. А еще здесь же, в Орле, Недотепа с женой...

— Такая фамилия — Недотепа?

— Прозвище. Со школы. Он увалень такой был, никуда никогда не спешил, вот и прозвали Недотепой. А вообще-то с головой и с руками, умелец, увлекся садоводством, на одном стволе семь сортов яблок вырастил... Ой, извини, опять не по делу.

— Это все к делу, Евдокия Михайловна, только еще бы и фамилию.

Как раз фамилию-то она вспомнить и не смогла. Зато продиктовала ему фамилии и адреса двух соклассниц, живущих — одна в Алма-Ате, другая в Москве.

Проводила обещанием:

— Насчет фотографии не тужи, найду. Можешь прямо с утра приехать. И Недотепу вспомню. Успокоюсь — и вспомню. Не тужи.