Я его опять перебил, схватил его за руку и тихо сказал:

      — Тём. Ну давай уже спать, а? Завтра к бабке рано вставать. Там ещё умотаемся. По огороду тут всё доделаем.

      Он убрал монетки в тугой карман своих шорт и пробубнил:

      — Пошли спать, ладно.

      — Я нам постелю.

      Садовая аллея рядом с нашим домом сладко затихла, пушистой травой бархатно шелестела от прохладного ветерка. Скрипела мутным окошком и июньскую прохладу дарила нам под красным пуховым одеялом. Одеяло тёплое, мягкое и тяжёлое, но холодное, ледышкой нам с Тёмкой кожу царапнуло, но ненадолго. Пока мы сами под его пухом огнём не разожглись и теплом тел друг друга не заискрились.

      — У нас в деревне бабушка одна была, — прошептал Тёмка и на меня покосился, — не помню уже как её звали. Она всем рассказывала историю про тендика.

      — Про кого? — спросил я и скривился в непонятной улыбке.

      — Тендик. Я не знаю, кто это. Но она рассказывала какую-то историю, что это как будто страшный какой-то зверёныш, который в огороде живёт и забирает детей. То ли ест их, то ли просто так, по приколу, ворует. Не помню уже.

      И Тёмка вдруг замолчал. Одеялом тихонечко зашелестел и руки свои под него спрятал, съёжился весь в приятном тепле.

      — А дальше? — спросил я и на него покосился. — Дальше-то что было? Развитие какое-то есть?

      — А нет никакого развития, Вить, — он мне ответил и засмеялся. — Просто слово прикольное. Тендик. Смешное какое-то, да?

      — И всё, что ли? Это и была вся история?

      — Мгм. А ты чего ждал?

      Я посмеялся над ним:

      — Не знаю. Мораль ждал. Думал что-то произойдёт, что рассказ будет куда-то двигаться.

      — Да я не помню уже. Может, он куда-то и двигался, но мне его та бабушка давным-давно уже рассказала, я уже забыл. Просто слово смешное, вот тебе и рассказал.

      — Ну ты даёшь, я не могу, заяц, — я посмеялся в кулак и головой помотал. — У тебя что не история, то истерика. А прикинь, если бы тендик с этим Мослом из твоего сна встретился, а? Как Чужой против Хищника.

      Тёмка тихонько взъерошился, ещё больше под одеялом спрятался и сказал мне тихо:

      — Ты зачем мне про Мосла напомнил? На ночь-то ещё.

      — Спи знай, — сказал я ему и по одеялу его погладил, а сам в окно посмотрел, взглядом растворился во мрачной тиши.

      Аллея в окошке переливалась ночной красотой, сияла огнём одинокого фонаря у косого соседского забора. Светила на две лысые полоски в зелёной траве, подсвечивала просёлочную дорогу, которая вдаль уходила и пьяной нитью терялась в берёзовой лесопосадке. У нас в деревне никогда такой тишины не было, всегда что-то да слышно. То шелест машин, то собачий вой, то мужиков пьяных, идущих домой. А здесь совсем тишина, как будто небо своей светлой синевой всю землю прижало, убило весь шум и только над комариным писком сжалилось. Над рябиновым шелестом сжалилось тоже и над Тёмкиным сладким дыханием.

      Ушастый меня своими ногами под одеялом задел, легонечко так коснулся и резко весь дёрнулся, холодом меня своим обжёг. Замёрз немножко, не знал, как ещё в одеяло вжаться посильнее, и так уже с ним почти что весь сросся.

      — Вить? — он прошептал и на меня глянул. — Можно я у тебя тут лягу?

      Он по груди меня тихо погладил и опять на меня посмотрел. Сюда, мол, лечь хочу, на тебя прямо.

      — И тут у меня уснёшь? — я хитро спросил его.

      Тёмка заёрзал и тихо ответил:

      — Не знаю. Может, усну. Нельзя, что ли?

      — Дай я тогда в туалет схожу.

      — Зачем?

      — Как зачем? — я посмеялся тихонько. — Вдруг ты сейчас у меня тут сладко захрапишь, уши свои разложишь, а я потом буду вставать и тебя будить, да?

      — Ладно, сходи.

      Холодно на улице в одних трусах и футболке, быстрее бы в дом вернуться. Темень такая, что чёрт ногу выломает, пришлось шагать аккуратно по траве в старых дырявых калошах. И калоши ещё ледяные, какие-то мокрые, хлюпали так неприятно. Я не стал далеко ходить, за угол завернул и прямо там к стенке прижался.

      — Ну Вить, подальше-то не мог отойти? — Тёмкин голос послышался из окна, а потом и смех его глупый раздался.

      — Ага, чтобы я в темноте там в выгребную яму провалился? Умный ты.

      — А что, так бывает? Чтобы прям проваливались?

      — Конечно, — усмехнулся я. — Мне когда лет десять было, отец сказал, что мужик через два дома так утонул, в говне насмерть захлебнулся.

      — Знаешь, что странно? — он вдруг спросил меня и в окошко моську свою высунул, на маленький ручеёк у куста шиповника посмотрел. — Странно, что мы об этом ночью разговариваем через окошко, пока ты ссышь. Вот что странно.

      — Сам же начал.

***

      Утро на даче оказалось слаще прохладной ночи. Ласковое и приятное, с криками петухов вдали, бабочками в огороде за окошком и звоном пустых соседских вёдер по дороге на колонку. Не жарко ещё, но уже и не холодно, в самый раз. Воздух пряным бархатным теплом разжигался, занавески на кухне зайцами солнечными сверкали и смешно колыхались на лёгком ветру.