— Странно, — Тёмка пожал плечами. — Я вот наоборот был, как Ромка. Даже себя узнал, посмеялся.

      — Кто бы сомневался.

      Так давно не заходил в родные вороты, не скрипел железной ржавой калиткой, по мощёной дорожке не шагал до самого дома. По дорожке, которую отец уложил, когда я ещё в восьмом классе учился, в которой ещё отпечаток моих берцев остался, когда я случайно наступил в ещё не застывший цемент. Как же отец потом орал, до самого Моторостроя его крики, наверно, долетали.

      — У вас вишня есть, оказывается? — удивился Тёмка, глядя на пышное зелёное деревце возле теплицы. — Вкусная, что ли? Или кислятина?

      — Когда как, — я пожал плечами и зашуршал чёрным пакетом в потной ладони. — Когда кислая, когда сладкая.

      — А от чего зависит?

      — Да не знаю, Тём. Чего пристал-то? Я тебе не аграрий.

      Он забавно усмехнулся и тихо пробормотал:

      — Ты же у меня деревенский, должен ведь разбираться.

      — Чего, чего?

      — Ничего.

      Глаза по родному дому соскучились. Деревянный, двухэтажный, обшитый бежевыми пластиковыми панелями. В окошках ярко и жарко солнце июньское отражается, у самой трубы антенна торчит. Вокруг наш зелёный сад, цветы мамины и кусты ирги, а сзади, в самом тенёчке, огород и сараи с курами.

      — На самом деле это даже хорошо, — тихо сказал Тёмка. — Ну, когда молодой человек деревенский.

      Я недовольно цокнул и закатил глаза, а сам заулыбался над его глупостью.

      — Почему же? — поинтересовался я.

      — Хозяйственный весь такой. Ответственный. Готовить вкусно умеешь. Дрова ещё, наверно, можешь рубить. Да?

      Я пожал плечами:

      — Умею, если надо. Ты не умеешь, что ли?

      — А мне-то зачем? Я всю жизнь прожил в квартире. Тяжелее компьютерной мышки и джойстика от сеги ничего в руках не держал.

      Каким же Тёмка иногда был самокритичным. И ведь правду говорит, очевидные такие и настоящие вещи, и не поспоришь даже. А ведь не каждый так сможет, не каждый будет сам на себя говняться и какие-то свои слабые стороны признавать. Не каждый сможет и не каждый захочет вот так вот, как Тёмка, со стороны на себя посмотреть. Отстранённо как-то, не на себя будто даже. Будто не в зеркало, а как бы чужими глазами взглянуть на себя. Чужими глазами взглянуть на большущие смешные уши под кудрявыми волосами.

      Я отодвинул в сторону тонкую кружевную занавеску и вошёл в дом, а Тёмка аккуратно вслед за мной. Обувь с ним скинули на тряпке в углу и прошли на кухню.

      Лет десять назад, может, чуть больше в этот дом всей семьёй переехали, два года его строили. Мама тогда сказала, что, если бы знала, что так несложно и дёшево строительство обойдётся, дом бы побольше отгрохала, пошире и повыше. Мне и такого всегда хватало, комната была своя на втором этаже. Только зимой на первом жил, в другой комнате. Под крышей холоднее было, батареи там плохо топили.

      — И чё, а где все? — громко спросил я и ушами словил эхо собственного голоса. — Нормальный приём, конечно. Как будто каждый день из армии возвращаюсь.

      Я поставил пакет на стол и начал вытаскивать оттуда гостинцы. Водку хорошую, которую отцу с Танькой взял к столу, Ромке сухой паёк, который ему ещё с начала службы пообещал, фрукты всякие доставал и готовые салаты из магазина. Выкладываю всё это добро на стол, а сам краем глаза вижу, как Тёмка по кухне расхаживает, так всё осматривает внимательно, как будто здесь первый раз, как будто за год никогда здесь и не был.

      Был, и не один раз, постоянно Танька его просила с Ромкой понянчиться, погулять с ним где-нибудь, в квартире у меня посидеть и в сегу с ним поиграть. В ту самую сегу, которую Тёмка мне на Новый год подарил вместе с кольцом. Двойной подарок мне тогда устроил, на Новый год и на день рождения, который двадцать восьмого декабря был. Никто никогда мне так не дарил, всегда как-то совмещали, чтоб меньше тратиться надо было. Родители даже так делали.

      Тёмка подошёл к окошку, липкую ленту с дохлыми мухами схватил двумя пальцами и сказал:

      — Я в тот раз как-то к вам пришёл, впечатался в такую вот штуковину и чуть клок волос себе не выдрал. — он лицом покривился и ленту из рук выпустил. — Откуда у вас столько мух? У нас вот в Моторострое их даже и нет. Почему так?

      Я пожал плечами и произнёс:

      — Да откуда я знаю? У мух спроси, чего докопался?

      Он тихонечко посмеялся и ответил:

      — Ты же деревенский. Тебе лучше знать.

      — Тём.

      — Шучу. Нет, я же не говорю «деревенщина», я говорю «деревенский». Это ведь разные вещи.

      — Ну, заяц, ну, — разнылся я, пустой пакет смял и сел на стул возле стола, схватил мятую жёлтую грушу из вазы с фруктами и откусил. — Хорош давай. Гасишь меня тут направо-налево.

      Он ко мне подошёл, так невинно и по-глупому заулыбался, руки мне на плечи положил и тихо сказал:

      — Я вот помню, когда твои фотоальбомы старые смотрели, у тебя такая фотография была, где вы всей семьёй на вашем крыльце стояли. Там ещё куча родни была, и отец твой, и мама твоя, и Танька. Тётки всякие. И ты там стоял, — Тёмка вдруг засмеялся и в сторону отвернулся.

      — Чего, ну?

      — Ничего. Ты такой смешной там был. Лет пятнадцать, что ли, может, четырнадцать. Такой уже лось стоишь, высокий, подтянутый. В длинных клетчатых шортах до пупка.