И не укусил ведь.

      Лизнул его тогда в самое ухо, раскраснелся весь, как дурак, и засмущался, как девка селушная. Альбомы его разглядывал, фотографии его детские, истории всякие слушал. В сегу играли с ним, шептались тихонько-тихонько. Губами шептались и сердцами шёпотом трепетались в тёплых стенах старой хрущёвки. И прям на диване с ним и утухли до самого утра, когда нас его дедушка чуть не застукал.

      И ещё ведь спрашивает, помню ли я?

      Разве такое забудется? Как маму, как друзей своих, как китель кадетский, погоны бордовые и год службы в армии, всю жизнь помнить буду. Состарюсь, дай бог, и в воспоминания эти буду окунаться, тихонечко так, чтоб совсем от приятности голову не снесло. Ведь знаю, что грустно станет, знаю, что не повторится больше такого.

      — Помню уж, — тихо ответил я и громко шмыгнул.

***

      Тёмка гремел посудой на кухне, пока я в комнате раскладывал вещи из сумки и переодевался.

      Квартира маленькая, но уютная. Однокомнатная, самая обычная, хрущёвская, какая у бабушки Любы была, когда с мамой в детстве к ней приходили и гостинцев ей приносили. Угол стены у самого окошка обнимал пушистый старый ковёр, большой, плотный и пыльный. Красно-жёлтый, с чёрными и синими завитушками, с цветочками всякими, кругляшками и ромбиками. А на подоконнике цветы стояли в разноцветных пластиковых горшочках: подсохшее алоэ, герань и какое-то унылое зелёное деревце. Точно от хозяйки остались, Тёмка бы не стал такие высаживать, он растения даже и не любил.

      Прямо вдоль стены кровать старая стояла, точно советская, точно ещё времена молодости моей мамы застала. Спинка тонкая, деревянная, лакированная и блестящая, как у бабкиного шифоньера на даче. Кровать аккуратная такая, расстеленная, с белым постельным бельём, ровным и гладким. А у изголовья две подушки лежали. Лежали и нас ждали, пока мы с Тёмкой на них уснём. Специально нам расстелил, чтоб я, если вдруг сильно с дороги устал, мог сразу плюхнуться и захрапеть.

      Не буду спать, нехорошо первую ночь с Тёмкой на гражданке во сне проводить.

      Я поставил спортивную сумку на старый скрипучий стул и сел на краешек кровати, задницей в пышный матрас провалился и чуть-чуть в нём даже утонул, как в пуховой перине. Стал вещи выкладывать, бритву, дезодоранты, мыло, сухой паёк для Ромки, носки, которые почище и посвежее, которые до дембеля чудом дожили.

      Рулетик старых джинсов вытащил и размотал. Хорошие, светло-синие, всяко лучше, чем в камуфляжном ходить. На прогулку в самый раз. Вокруг кармашка с правой стороны дырочка только небольшая, нехорошо будет, буду ходить и волосами на коже светить. Я достал из сумки моток чёрных ниток с иголкой и быстренько дырку зашил. Как в кадетской школе учили, как в армии много раз делал. Других штанов всё равно здесь не было, надо будет у отца из дома все свои шмотки сюда свезти.

      Зарылся в сумку поглубже и нащупал шуршащий свёрток полиэтиленового пакета. Кольцо оттуда достал и в руках его покрутил. Треснутое, лопнувшее, прям пополам разошлось у самого основания, когда отжимался месяц назад, когда слишком сильно пальцы напряг и костяшки сжал докрасна. Может, пальцы распухли за год на казённых харчах? Кто ж его знает. Кольцо починить надо, мама же мне его подарила. Давно ещё, когда в школе учился.

      Я положил колечко на тумбочку возле кровати, рядом с кучей ржавой мелочи и смятых фантиков от жвачки, и дальше в сумке стал копаться. Икону оттуда вытащил, серую, с почти что стёртым ликом.

      Великомученик Виктор. С бородой, с щитом и с копьём.

      Голову поднял, на миг отвлёкся от сумки и Тёмку увидел в дверном проёме. Испугался даже немножко, думал, что он ещё на кухне с тарелками возится. Стоял в аккуратной фланелевой рубашечке в клетку и на меня смотрел. Так смотрел странно и мило, улыбку какую-то корчил и хмурил бровями. Как будто не верил, что я здесь перед ним сижу в пятнистых штанах, потной тельняшке и копаюсь в сумке с вещами.

      — Чего ты? — спросил я его и сам глупо заулыбался.

      — Ничего, — он ответил и смущённо уронил взгляд. — Спать хочешь, наверно, да?

      Я подошёл к нему и аккуратно схватил его за руку. Тёмка весь задрожал, громче начал дышать и быстрее. Замер и ни слова не говорил.

      — Может, погуляем? — спросил я и руку на щёку ему положил. — Я в поезде только и делал, что дрых. Успею ещё, высплюсь. Лето же, с тобой надо как-то всё наверстать, что в прошлом году не успели.

      — А куда гулять пойдём?

      — Здесь уж, по району у вас. Далеко ходить не будем. Хочешь, что ли? М?

      Моя рука скользнула по его гладкому подбородку и слегка приподняла его испуганное личико. Тёмка на меня посмотрел и заулыбался, тихонько совсем закивал и меня крепко обнял.

      — Наобнимаешься ещё, Тём, — сказал я и погладил его по спине.

      — Не наобнимаюсь, — он пробубнил еле слышно и засмеялся. — Ты как будто шире стал. И выше. В зал ходил, занимался, что ли?

      Я плечами пожал и ответил:

      — Да нет уж, так же, как и дома. Немножко с грушей иногда. Времени-то особо там не было. Просто расту ещё, наверно, — я погладил его по голове, мозолистой сухой рукой провёл по пушистым кудряшкам и спросил: — А ты всё маленький у меня, да? Расти-то будешь?

      — Не буду, — прошептал он и ещё крепче меня обнял.

      Тёмка вышел на середину комнаты, руками театрально развёл и на меня вопросительно посмотрел.

      — Тебе хоть нравится, Вить? — он спросил меня неуверенно и взглядом окинул стены в старых обоях с цветочками. — Знаю, бабушкина старая хата, знаю, что пахнет чёрт знает чем. Дом такой себе, и район. Но я за два месяца ничего лучше не смог найти, правда. Либо слишком дорого, прямо в центре, либо прям вообще дыра-дыра. Нет, можно было, конечно, к маме моей переехать, в мою старую комнату…