— Какие войска? — спросил водитель, пока мы стояли на светофоре, и на меня в зеркало покосился.

      — Артиллерия, — тихо ответил я, а сам на Тёмку посмотрел.

      Сидел рядом, руки на коленках аккуратно сложил и на меня смотрел, улыбаясь. От гордости как будто сиял, или мне так показалось, или, может, просто устал и спать хотел лечь поскорее.

      — Молоток, молоток, — водитель ответил и газанул в сторону авторынка. — С дембелем тебя тогда.

      — Спасибо, — сказал я.

      А сам опять к окошку прилип, когда торговый центр «Восторг» проезжали. Всё так же стоял посреди гигантской парковки, вывесками круглосуточными сверкал и будто зазывал бездумно поскитаться в лабиринтах своих магазинов. Как в детстве, когда с мамой за школьной формой мне ходили и ручки с тетрадками и пеналами мне искали.

      Тёмка едва заметно коснулся холодной рукой моей зелёной штанины и тихо спросил:

      — Голодный?

      — Мгм. Очень.

      Он на меня посмотрел и заулыбался, ничего мне не сказал. Еды, наверно, какой-нибудь наготовил. Мой поварёнок ушастый.

      Помятая девятка остановилась во дворике, окружённом бежевыми хрущёвками с ржавыми крышами. Водитель прямо у палисадника затормозил, чуть в деревянный забор не впечатался разбитой фарой.

      — Спасибо, — сказал Тёмка, деньги водителю передал и дверью хлопнул на весь двор.

      Мужик из окошка высунулся, помахал мне и сказал:

      — Давай, удачи, ладно? Гуляй, развлекайся, нагоняй, чего упустил. Понял меня?

      И засмеялся, подмигнул мне и зубом золотым сверкнул. Рулём закрутил, машина его затрещала громко-громко на весь двор и исчезла в клубах вонючих выхлопов где-то между ржавыми гаражами с белыми уродливыми рисунками.

      — Здесь, да? — я спросил Тёмку и заулыбался, сумку поправил на плече и снял фуражку.

      — Да. Нравится?

      — Дома тебе скажу. Показывай, куда там идти?

      Тихо во дворе и спокойно, совсем никого не видать. И собаки вдали не лают, и дорога за домами не шелестит, всё уснуло как будто. Черёмуха в палисаднике стояла поломанная и унылая, а нос ласкал приятный запах поздней сирени. Вдоль подъездов шины вкопаны вокруг всего дома, будто забором выстроились чёрные пыльные грядки. На пустыре возле скрипучей берёзы ржавый скелет старой железной качели рос прямо из-под земли, пыльным ковром шелестел на холодной туше, а рядом пластмассовая выбивалка валялась. И нет никого вокруг, забыл кто-то, наверно.

      — Курить будешь? — он спросил меня осторожно. — Или сразу в дом?

      — Пошли давай, — сказал я и зашагал в сторону подъезда с железной дверью без домофона.

      На четвёртый этаж мы с ним поднялись, ногами громко зашаркали по ступенькам в зелёных облупленных стенах. Мимо дверей всяких разных с ним проходили, мимо облезлых и деревянных, массивных железных и старых советских, с кожаной обивкой и проволочным плетением в виде ромбиков. Сто лет назад такие видел, когда ещё с мамой бабушку Любу навещали на Тридцать Пятом квартале.

      — Здесь? — спросил я и кивнул на железную дверь в мелких гладких пупырышках.

      — Здесь, — Тёмка ответил и зазвенел ключами на весь подъезд.

      Дверь передо мной открыл в чернющий коридор и замер, меня приглашал внутрь без всяких слов.

      — А, погоди, — сообразил Тёмка, юркнул в квартиру и щёлкнул выключателем.

      Я закрыл дверь и вдохнул носом приятный аромат старых вещей. Совсем не противный, едва уловимый, как будто всю жизнь такой знакомый и сладкий даже немножко.

      — Тём, у меня там термос пролился на дне, можешь сумку в ванну занес…

      Договорить мне даже не дал. Как бешеный на меня набросился, руками дрожащими повис крепко на шее и бросился целоваться. Всю грудь мне расцеловал в прокуренной тельняшке под кителем, морду мне всю расщекотал пушистыми кудряшками.

      — Так. Так, — повторил я и заулыбался. — Всё, всё. Тут я, тут. Чего ты прям?

      Он намертво в меня вцепился, лицо моё зажал в холодных ладошках и прямо в губы поцеловал. Крепко меня держал и хватку не ослаблял совсем, тяжело и неровно весь задышал и потешно зажмурился. Всю дорогу, наверно, этого ждал, в такси только об этом и думал. На вокзале ведь так не обнимешься с ним и не поцелуешься, на улице тоже.

      — Так сильно ждал, что ли? — я спросил его и засмеялся, рот весь слюнявый протёр рукавом.

      — В жизни так сильно не ждал, — Тёмка ответил мне и опять бросился обниматься.

      Всем телом прижался к тугому ремню с позолоченной пряжкой, руками своими меня обхватил и не выпускал.

      Я погладил его по спине в джинсовой летней куртейке, в макушку его поцеловал и тихо прошептал ему:

      — Я тоже скучал, Тём. Ты не плачь только, ладно?

      — Не буду, — он произнёс еле слышно, а сам шмыгнул, будто специально.

      — Ну чего ты, а? — и опять его по спине похлопал. — Заяц?

      — Ничего.

      Он от меня отлип, сумку мою в комнату потащил и спросил:

      — Кушать будешь?

      — Буду. Давай хвастайся, чего там наготовил?