— Не оперился ещё, — я бросил ему с насмешкой и довольно затянулся.

      Он опять шмыгнул и захрустел снегом в сторону остановки.

      — На, одну только, — я сказал ему вслед и протянул открытую золотистую пачку.

      Сам таким же был, так же ходил стрелял, когда старшаки долго Стасу с Олегом ничего подогнать не могли. То ли дефицит, то ли денег не было.

      — Самим курить нечего! — одиннадцатиклассник Вавилов из третьего взвода говорил нам за воротами школы. — Ещё на вас тратиться. Всё, гуляй.

      Шли и гуляли. Три двенадцатилетних шкета в пухлых камуфляжных бушлатах на размер больше положенного. По дворам шараёхались, каждый ларёк облазили, всё сигареты искали, где поштучно, где подешевле.

      Где вообще троим пацанам ростом под метр пятьдесят хоть что-нибудь продадут.

      В выпускном классе, ещё до нашей с Тёмкой встречи, домой как-то раз приехал после занятий. За столько лет в интернате даже забыл это чувство, когда в будний день после уроков под вечер возвращаешься в автобусе. Домой. Не в кубрике душном спать буду, а в своей комнате, где всю жизнь спал, ещё до кадетской школы. В квартире неподалёку, которую мне мама купила, чтоб перед глазами не маячил, ремонт ещё шёл. Так бы туда сразу поехал.

      У нас в тот день тётя Катя гостила со своей дочкой Аней. Моя ровесница, тоже в одиннадцатом классе училась, скромная такая и тихая, на меня всегда поглядывала украдкой, когда к нам приезжала. Я её этого взгляда с доброй улыбкой как огня боялся, глазами шарахался от неё и в своей комнате закрывался. Непонятно, на что только рассчитывала.

      — Ты уж только, когда тётя Катя придут с Анькой, форму не снимай, ладно? — мама попросила меня за день до застолья. — Пусть посмотрят, какой ты у меня красивый, похвастаться дай мне маленько.

      Всю жизнь так мной хвасталась. В восьмом классе когда учился, когда занятия отменяли и школу закрывали из-за сильных морозов, позвонил ей как-то на работу и сказал, что сейчас к ней приеду. Денег на автобус до дома с собой не было.

      Приходил к ней в горгаз в центре города, у Московского рынка, в её маленьком кабинете садился и в телефон играл, уроки делал.

      Каждые пять минут в кабинет к ней кто-то бегал, а она постоянно одно и то же повторяла:

      — Вот, это сын мой. Мой Витя.

      — Маленький такой, а уже воюет, да? — одна тётка с лошадиным лицом как-то раз пошутила и засмеялась.

      Целый день мною хвасталась перед всеми. После девятого класса я как-то свой выпускной альбом стал искать, хотел посмотреть фотографии ребят, которые в ПТУ всякие и колледжи после кадетки ушли. Достал альбом из ящика в комнате на втором этаже, а он весь измятый какой-то был, покоцанный, угол один весь затрепался.

      На работу его таскала, всем там показывала мою фотографию в чёрной парадной форме и в здоровенной фуражке не по размеру. Всё хвасталась мной перед подружками своими горгазовскими.

      — Вот, это сын мой. Мой Витя.

      Часто хвасталась, иногда даже надоедало. Однажды меня попросила постоять с ней на остановке возле работы в мороз, подождать, пока начальница с мужем на машине подъедет и подвезёт её до горгаза.

      — Постой уж со мной, ладно? — говорила она, поправляя мне погоны с золотистыми буквами «КК» на плечах зимнего чёрного кителя. — Пусть посмотрят, какой ты у меня красивый.

      Стоял и ждал, и показывал всем, какой я «у неё красивый». Стеснялся стоял, краснел солёной закатанной помидориной, а всё равно стоял, как на показе мод, переливался красными полосками и сверкал звездой в пушистой шапке.

      И в тот день, когда тётя Катя к нам с Анькой пришли, тоже похвастаться мной всё хотела. Давно с тётей Катей не виделись, редко она к нам приезжала, в Екатеринбурге жила, родню в Верхнекамске иногда навещала.

      Собрались в тот вечер за столом у нас на первом этаже: я, мама моя, тётя Катя и Аня. Отца не было, с работы ещё не пришёл. Сидели салатами чавкали, о жизни разговаривали, о новых завозах шмотья на рынке и о горгазе. Про бабусек противных всяких сплетничали с маминой работы.

      И я, как дурак, в чёрном парадном кителе сидел и потел за столом и зимний салат лопал, чуть не заговнялся весь. И ведь не снимешь, и не переоденешься, мама же попросила. Посиди, говорит, в форме, пусть посмотрят, какой ты красивый у меня.

      — Вот, это сын мой. Мой Витя.

      Анька ещё сидела напротив с аккуратными своими косичками, на меня смотрела робко, украдкой и улыбалась. Рукой даже помахала как будто один раз, или мне показалось.

      — Будешь? — спросил я её и миску крабового салата ей протянул через весь стол.

      Анька тихонько головой замотала, локон волос поправила и тихо ответила:

      — Нет, спасибо.

      — Ты если оголодала, ты скажи, лады?

      — Лады, — повторила она и взглядом испуганным где-то потерялась.

      Не то жрать хотела, не то в туалет, хрен её разберёт. Мялась, как баба, честное слово, нет, чтобы напрямую сказать.

      — Вить, а расскажи-ка нам, куда вы там ездили недавно? — задорно спросила меня мама и ещё по рюмке водки разлила себе и тёте Кате.

      Я обглодал зажаренную куриную ножку, масляные пальцы салфеткой вытер и ответил:

      — На полевые сборы.

      Тётя Катя радостно повторила и посмотрела на свою Аньку:

      — На полевые сборы, как интересно, да? Слыхала, Ань? А что вы там делали, Вить?