— Всё хорошо, да, — тихо ответил я и выкинул бычок. — Не выспался немножко с утра.

      — Тёмыч храпит, что ли? — съязвил Стас и засветился клыкастой улыбкой.

      — Мгм, — сказал я, а потом вдруг опомнился. — Нет, вы чего? Он правда храпит. Знаете, как храпит? Как табун лошадиный храпит. А с виду так и не скажешь, да? Мелкий такой.

      Олежка нахмурился, удивлённо со Стасом переглянулся и спросил:

      — У тебя точно всё нормально? Случилось чего-то?

      — Братан, — устало ответил я. — Ничего не случилось. Нервы не трепли. Чё ты там про сборы говорил, я прослушал?

      — Да ничего не говорил. Просто спросил, помнишь, как ездили? Как по лесу шатались? Как этот вон, — он ткнул пальцем на Стаса, — в плену гасился сидел. Лапшу у тебя клянчил.

      — Ты как будто не клянчил, — отозвался Стас и локтем его тихонько ударил.

      — Помню я всё, конечно, — я произнёс и заулыбался.

      К Олегу подошёл близко-близко, дыхнул на него прокуренным воздухом, за шею его схватил своей лапой, своим лбом к его лбу прижался и сказал:

      — Помню. Я всё помню, слышишь? Всегда помнить буду. Слышишь ты меня, нет, боров? Никогда не забуду!

      На последних словах голос слегка задрожал. Я хватку ослабил и по плечу Олега похлопал.

      — А чего ты обзываешься-то? — он обиженно пробубнил и шею себе начал тереть. — Я же не обзывался. У меня вообще-то сегодня свадьба.

      Дрожащими руками я достал телефон из кармана, зашуршал длиннющим списком файлов в галерее и замолчал на минуту. Нашёл тот самый ролик, включил его и телефон повернул к ним экраном. И их удивлённые морды быстро к нему прилипли, застыли в ностальгическом умилении и замолчали.

      А из динамика знакомые голоса зазвучали, голоса, которые на всю жизнь золотыми буквами у меня в памяти отпечатались, которые жить со мной, дышать и помнить будут, пока я по этой земле хожу:

      — Олег Ветров, что вы хотите сказать будущему себе?

      — Витёк, съебись, а!

      — Аня, ты только позвони мне, как доедешь, ладно? Анечка, моя любимая, самая хорошая. На тебе все мои деньги, ключи от квартиры, вот тебе ещё яйца мои, тоже с ключами.

      — Вот такие вот у нас, короче, полевые сборы в кадетской школе. Ноябрь, две тысячи четырнадцатый год.

      — Помоги мне, а, Витёк!

      Ролик закончился, а их лица всё так же светились искренним изумлением. Будто сами уже всё забыли, будто и не помнили даже никогда, как будто не было всего этого и как будто не их детские голоса только что звенели в моих дрожащих руках.

      — Помню, помню, — я повторил довольно и убрал телефон. — Ещё кое-что, кстати, помню.

      Я достал из кармана холодный свёрток бумаги и протянул Олегу в его распухшую толстую ладонь.

      — Чего это? — он спросил меня и заулыбался.

      Он свёрток раскрыл и вытащил зелёный кусок пасты, которой мы в кадетской школе пряжки на ремнях натирали, когда дружно втроём собирались в общей комнате и под холодный вой метели за окном терялись в моментах зелёной юности. Юности в алых погонах, юности, которая с воем той самой метели будто бы испарилась, словно и не было её никогда.

      — Ешь давай, — я сказал Олегу и по спине его громко похлопал. — Чё? Думал, что забуду?

      Он пасту в руках покрутил, губы надул и на меня посмотрел жалобными глазами.

      — Я ведь сегодня жених, — сказал он. — Потом, может, как-нибудь? В другой раз?

      — Подарок тебе на свадьбу, — усмехнулся я. — Делай, чё хочешь.

      От их глупого и родного смеха будто дрожь наконец-то прошла, и сердце в грудине больше не трепыхалось, колокольчиком неспокойным не звенело, и дыханье не перехватывало. Легче и свободнее задышалось.

      Мы вернулись в душную суматоху свадебного застолья, и в глазах опять заискрило светомузыкой. Уши оглушительным рёвом колонок наполнились, воем пьяных песен тёток за столом и далёким звоном железных ложек в тарелках с горячим.

      Тёмка на самом краешке стола вдруг сверкнул своей белой рубашкой и телефоном в руке. К уху его поднёс, разговаривал с кем-то. Лицо его замерло в задумчивой тихой гримасе, застыло в озадаченных размышлениях. Стоял и будто кого-то слушал, глазами бегал и тихо кивал, пару раз рот открыл и будто бы что-то сказал. Отсюда не слыхать, музыка орала так сильно, что даже в груди вибрации разливались.

      — Артём! — крикнул я с другого конца зала, и мой голос вмиг растворился в хрипящей мелодии из колонок.

      Тёмка ничего не ответил, телефон спрятал в карман, засуетился и с места куда-то сорвался. Сквозь толпу побежал, тёток чуть ли руками не растолкал аккуратно и исчез за обшарпанными деревянными дверьми.

      — Куда это он у тебя полетел? — спросил Олег.

      — Ну, бандит ушастый, а, — вырвалось у меня.

      И тут же вслед за ним подорвался: аккуратно протискивался между танцующими людьми, лавировал между официантками с горячими тарелками и чуть не оглох, когда пронёсся у выхода мимо дрожащих колонок.

      Я громко распахнул деревянную дверь и выбежал коридор. Замер на холодном советском бетоне, глазами забегал в разные стороны, ушастого искал среди гардеробных вешалок, колонн и афиш о грядущих мероприятиях. Нигде его не видать. Куда так быстро мог удрать?