— Четвертый правитель Дома за четыре месяца? Это уж слишком.

— До Сорна две недели пути. Люди Кайни нагонят ее, — сказал Имм.

— Хотелось бы верить, — отозвался Феор.

После них к ослепшему вошел слуга с подносом, на котором гремели горшочки с целебными мазями. Сначала Крассур погнал было его прочь, но тут же одумался и позвал обратно.

Сойдя с крыльца и убедившись, что их никто не подслушивает, Имм молвил:

— Боюсь, звездочтица все же отправилась в Горсах, к своим.

Стояла тихая морозная ночь. Небо усеивали тусклые крапинки звезд.

— Ждущие… — отозвался Феор, — тогда что это был за ритуал?

— Я размышляю о том же. Аммия не ясноглазая. Один Шульд знает, зачем она им могла понадобиться.

— Ты уверен, что не ясноглазая?

— Нет никаких свидетельств, — пожал плечами Имм.

Ответ его прозвучал не столь решительно, как в тот, первый раз. Феор напрягся.

— До Горсаха сотни верст. Это три месяца пути. А зимой и того дольше.

— Палетту ничто не удержит.

— Расскажи об их божестве.

— Этот тот, кто никогда не будет рожден, тот, которого не существует и никогда не существовало. Он придет из иного мира, дабы царствовать в нашем. Большего я не знаю. Нам нужен кто-нибудь из их секты.

— В городе их не осталось? У Палетты было несколько человек свиты в черных рясах.

— Нет. Все они лишили себя жизни у Колонны.

Феор задумался, потом прищурил глаза и закивал.

— Я поговорю с Кайни. Его молодчики выцепят кого-нибудь в Башнях.

Имм хотел возразить, но Феор тут же заверил его, что вреда никому причинять не будут. Храмовник кивнул, запахнул ворот шубы и сказал напоследок:

— Прости, Феор. Это я виноват. Если б я послушал тебя, всего этого можно было избежать.

— Вряд ли. Не одного тебя она обманула.

Отказавшись от охраны, Имм побрел в сторону храма, а Феор воротился в Зал Мудрости и заснул прямо там, за столом, хоть долго поспать ему не дали.

Он очнулся и протер глаза, заслышав на княжьем дворе какую-то перебранку. Толстые оплывшие свечи едва разгоняли мрак в пропахшей табачным дымом опустевшей зале. Замызганный стол покрывали берестяные свитки, карты, чарки с недопитым медом. Сивур с вечера ушел в гридницу, и кроме самого Феора, ночевать здесь остался лишь Кайни, который крепко храпел под толстым одеялом в откуда-то взявшемся кресле.

Стараясь не разбудить умученных советников, в залу вошел сварт, но увидав, что Феор проснулся, прошептал:

— Там у южных врат … люди пришли…много. Человек сорок. Замерзают. Уходить не хотят, ложатся прямо в снег.

Тут же перестал сопеть Кайни.

— Какие еще люди? — не открывая глаз, спросил он. — Скажи толком!

— Не говорят они ничего! Стучат в ворота и плачутся! Жалко их. Может, пустить? Сгинут ведь.

Соляной король открыл заспанные глаза, бросил недовольный взгляд на Феора.

— Из деревень что ли столько набралось? — пробурчал он.

— Пойду, гляну сам, — сказал первый советник и стал накидывать на себя полушубок.

Голова его трещала от духоты и непрерывного гомона прошедшего дня, хотелось вдохнуть свежего воздуха.

В сопровождении нескольких дружинников, Феор выехал со двора. Лоскутное небо на востоке пронизывала багровыми стрелами занимающаяся заря, от нее загорались алыми отсветами верхушки сосен на том берегу и рдела сама гладь незамерзающей реки. В низинах все застлал сырой, сизый туман. Стояла удивительная тишь, и, глядя на укрытые снеговыми шапками домишки, от которых поднимались тоненькие струйки дыма, нельзя было и помыслить, что в городе пиршествует сама смерть.

Феор пытался сообразить, куда можно поселить новых беженцев. Он боялся, что едва пойдет слух, будто Искра вновь принимает нуждающихся, сюда хлынут целые орды голодных и хворых со всего севера, и зиму город не переживет.

С очередного пригорка стала видна башня, и первый советник невольно выбранился и тряхнул поводьями. Стража уже крутила ворот, распахивая громоздкий, блестящий окованным железом деревянный створ.

***

Вереница жавшихся друг к другу согбенных фигур, укутанных в заиндевелую овчину, толпилась на пятачке сразу за воротами под присмотром полудюжины дружинников. Они больше напоминали ходячие сугробы, чем людей. Едва глянув на этих бедолаг, первый советник смягчился — и сам бы не смог не пустить. Вид их был жалок: дрожащие, побелевшие, изможденные долгой дорогой. Он увидал женщину, что прижимала к груди ребенка, завернутого в мешковину — его синие губы были плотно сжаты, будто запечатаны зимним ветром. Рядом с нею не мог остановить сухого кашля старик с обмороженными ушами. Многие так устали, что и голов-то не поднимали. Ни лошадей, ни телег или фургонов, ни тачанок со скарбом у них не было — видно, все бросили в дороге.

К Феору подскочил мордатый сварт с синей повязкой командира воротной стражи. Глаза его беспокойно бегали.

— Добрый господин, уж больно жалко выглядели. Я послал мальчишку спросить, как поступить, но он куда-то запропастился и я решил…

— Да вижу я! — оборвал его Феор.

— Жену он все ждал с Собачьего двора, вот и пустил! — послышался смешливый голос с боевой галереи.

— Кто у вас главный? Откуда вы и кто такие? С Загривка? — громко окликнул Феор.

Никто ему не ответил.

Он сделал еще пару шагов к низовцам и возопил снова.

— Слушайте меня. Я — Феор, первый советник княжны Аммии, что правит Домом Негаснущих Звезд. Скажите, чьи вы люди, потом вас проводят к месту, где осмотрят, обогреют и накор…

Откуда-то с дальнего конца города донесся странный гул. Феор замер на полуслове и невольно попятился.

Он узнал звук. Это била вторжение стража у западных ворот. Только сейчас Феор увидал, что у ближайшего к нему мужа, низенького и костлявого, с жидкой бородкой, нет варежек, и палку он сжимает бурой ссохшейся дланью. Ветер отвел в сторону ворот его тулупа, и взору открылся здоровенный нагноившийся рубец на шее, с которого клочьями свисали полосы гнилого мяса.

Несколько лиц обратились к Феору, и от взглядов этих лишенных светоча жизни, полных затаенной бездны глаз у него пробежал холодок между лопатками.

Благое небо!

Все случилось слишком быстро. Среди толпы промелькнула фигура вестника. Он высоко воздел кривой посох, на который опирался, стукнул им оземь и заревел, пробуждая от оцепенения остальных. Ватага порченых вздрогнула, подняла головы, и немощь будто спала с них. С внезапной прытью, как по команде, они бросились на онемевших от ужаса дружинников.

Юнец, державший над головой масляную лампу, вскрикнул от того, что кто-то вцепился ему в руку. Веером брызнуло горящее масло, взметнулись языки пламени.

Началась сущая сумятица.

— К оружию! — проревел дозорный на стене и бросился к колоколу.

Воротины стали смыкаться.

Правая рука Феора сама выхватила короткий меч из-за пояса. Он чудом успел ткнуть перед собой в бросившегося на него мужа с седыми космами и раззявленным беззубым ртом. Тот налетел на клинок грудью до самой гарды, но страшная рана только распалила его. Он взревел и резко дернулся, отчего меч выскользнул из рук Феора. Тварь размахнулась когтистой лапой, и Феор инстинктивно прикрыл лицо локтями. По запястьям полоснуло жидким огнем. Дыхание перехватило. Феор зашипел, отскочил, но напоролся на чье-то бедро и, кувыркнувшись через него, пропахал стылую землю щекой.

Перед глазами поплыло. Совсем рядом призывно загудел большой колокол. Кто-то во все горло звал на помощь.

Феор нашарил в снегу меч и вскочил, оглянулся и неловко выставил его перед собой. Сражаться он никогда толком не умел. От резких движений колено прожгла острая боль. Феор скривился, но лишь сжал клинок крепче.

Дружинников перед воротами было уже не спасти. Их свалили наземь, и над каждым нависало полдюжины перепачканных кровью порченых, что вновь и вновь вонзали в бездыханные тела острые когти, разрывая плоть, будто бересту.