Первый день пролетел в бесконечных хлопотах и невообразимой суматохе. В одночасье на Феора, Кайни, Имма и Сивура свалились заботы снабжения, учета и развоза продовольствия, смены стражников на постах и набора добровольцев, что пополнили бы дружину. Новости, одна тревожнее и печальнее другой, стали поступать неудержимой лавиной. После Гона людьми овладело подлинное безумие, что подкреплялось витавшим над улицами духом самой смерти.

С большим трудом удалось обуздать целую толпу разъяренных низовцев, которые бродили по городу и искали «злодеев, что устроили мор». Они жаждали крови. Любого, кто выказывал хоть малейшие признаки болезни, одержимые выволакивали из домов и под славословие Шульда и молитвенный перечет забивали насмерть камнями, будь то женщина, старик или даже безвинный ребенок. Такое зверство они учиняли, что нельзя было отличить, где неистовствует живой, а где терзает добычу порченая тварь, ведомая самим Скитальцем. Только бурые плащи, к которым присоединился Имм и еще несколько монахов, смогли разогнать их — самых отчаянных голов бросили в прорубь. К вечеру острая сталь и монашеское назидание восстановили порядок, затем дружина начала обход. Стучали в каждую дверь, обшаривали каждый закоулок.

Тут нашли чуть живого с почерневшей шеей, в другом месте — два трупа, мать и дитя, уже гниющие. Видно, боясь гибельной заразы, люди даже не решались наведаться лишний раз к соседям и узнать, не нужно ли им чего. С окраин пришла весть, что сразу четверо свартов стали добычей порченых, весь день таившихся от солнца в горелых развалинах, а к сумеркам выползших на охоту. Послали новый большой отряд, который отыскал их и умертвил.

Белое поветрие на севере считали болезнью едва ли не позорной, оттого многие, перепугавшись, пытались ее скрыть. Если худо становилось близкому или родному, голос разума часто уступал место состраданию и ложной надежде, что, может быть, все как-нибудь обойдется, и болезнь сама отступит. Люди не хотели никуда идти, запирались и бранили дружинников из-за двери. Но даже так почти все койки лечебного дома в первый же день оказались заняты, пришлось искать новое место.

Воеводу разрывали на части донесения. Возвращались пригородные разъезды, подтягивались те, кто по разным причинам прозевал рунгар. Пытаясь упомнить всех, он ставил их в новые отряды и отдавал под приказ дюжинных. Поначалу сварты, в особенности сотники и старые, прожженные вояки, присматривались к нему и не спешили бросаться исполнять поручения, но за день большинство убедилось, что человек он толковый и без нужды слова не говорит. Звонкий командирский голос его сразу настраивал на верный лад даже самых ленных. У Феора мелькнула горькая мысль, что чем-то этот ретивый ратник напоминает ему самого Астли в молодости.

Поздно вечером кто-то сообщил, что несколько крассуровских наемников, отряженных сторожить западные ворота, за немалую плату разрешали жителям покинуть город или же, обобрав до нитки, пускали внутрь любого желающего. Их схватили и отправили в поруб.

К тому времени Кайни уже осип от нескончаемого потока ругательств, и только новая чаша обжигающего хмеля могла вернуть его голосу былую силу.

Ближе к ночи уже дремавшего над столом Феора подозвал Имм.

— Крассур очнулся. Пойдем, поговорим с ним.

Голова наемничьей дружины, прежде могучий и свирепый, пышущий первобытной силой, теперь валялся на белой простыне в окружении пуховых подушек и громко сопел от раздражения. Он и раньше частенько гневался без причины. Теперь же, когда Аммия пропала и все его планы пошли прахом, ожидать от него можно было чего угодно.

Слуга доложил о них, и больной тяжко приподнялся на локтях.

— Да рассеется мрак, — степенно поприветствовал его Имм.

Феор не сказал ни слова. И в полутьме было заметно, как ожоги изуродовали Крассура, но первый советник все равно закипал от ненависти, даже просто находясь рядом с этим чудовищем, которое представлялось ему куда отвратительнее и злобнее Раткара. Феору хотелось бы думать, что Крассур получил по заслугам, но об Аммии не было никаких вестей — возможно, от жертвенного ритуала пострадала и она.

— Чего вам надо? — злобно прошипел Крассур и повернул к ним багровое лицо, пузырящееся обожженной кожей. Зрачки его глаз под сросшимися бровями сделались из карих светло-голубыми.

— Поведай нам, что там случилось. Что сотворила Палетта?

Крассур, должно быть, все же немного видел, ибо прогнал протиснувшихся в покои телохранителей, и только когда они ушли, сказал:

— Что сотворила… откуда мне знать?! Это по вашей жреческой части!

— Расскажи, что ты видел.

Увалень отвернулся и какое-то время молчал. Он не свыкся со своей слабостью и беспомощностью, не знал, как держаться, желал, как и прежде, выглядеть властным, влиятельным, могучим и безмерно опасным.

Все же он вымолвил:

— Свет, тьму, красное пламя я видел. Все это вместе! Не знаю я! Она говорила, что все будет только обманом, что только пробубнит какие-то мантры и потом объявит, что все свершилось. — Крассур невесело усмехнулся. — Это и в самом деле был Великий Свет. Девка обманула только в одном. Простой человек не в силах принять его, даже малую часть.

— Нет. Великий Свет нельзя связать с тем гнусным святотатством, где проливается кровь. Не Шульд тебя ослепил, а нечто иное, — не терпящим сомнений тоном произнес Имм.

— Не все ли равно?!

— С Аммией было тоже самое?

Крассур покачал головой.

— Ее… что-то защитило.

— Кровь Эффорд, — понимающе закивал Имм.

— Она не ослепла? — выпалил Феор.

Крассур повернулся на новый голос.

— А-а, и ты здесь. Я что-то не помню, когда разрешил Кайни тебя выпустить.

— Больше некому разбираться с поветрием.

— Плевать на поветрие и город! Пусть хоть сгорит во второй раз! — фыркнул Крассур.

— Аммию нужно отыскать и вернуть, — вновь поворотил его к теме Имм.

— Так ищите! Оставьте меня одного.

Феор подумал, что, даже если княжна возвратится, народ не примет обожженного и посрамленного узурпатора как ее мужа и будущего князя, сколько бы серебра не таили его бездонные сундуки. И низовцы, и знать посчитают, что Крассура покарал сам Шульд за реки пролитой крови, жестокость, наглость и хвастовство. Ему больше нет смысла цепляться за власть. Без сомнения, это понимал и сам Крассур.

— Куда Палетта могла увезти ее? Не в Загривок же? — все же спросил Имм.

— Хе! Хайли ее живьем сожрет! — хмыкнул Крассур.

— Если она из Ждущих, то могла направиться в Башни, — сказал Феор и переглянулся с Иммом, желая напомнить ему о своих прежних догадках.

— Даже если ты прав, не пойдет она и туда, — вздохнул Имм. — Башни — край мира. Дальше только мертвые деревушки, а за ними Исчезающие земли. В той стороне ее рано или поздно отыщут.

— Тогда куда? Неужто на юг?

Этого Феор страшился больше всего. Стоит ей вырваться с северной части Нидьёра, шансы на перехват Аммии растаят, как снег по весне.

Они говорили долго, и Крассур, поначалу недоверчивый и ворчливый, совсем переменился: с него слетела присущая ему спесь и залихватские повадки местного царька. Он живо стал интересоваться и поветрием, и поимкой Палетты и всеми прочими делами. Феору, которому приходилось пересиливать себя, чтобы вести беседы с этим зверем, показалось, будто он осознал, что останется совсем один в напустившейся на него темноте, если не решится помогать им. Крассур боялся этой темноты больше всего на свете.

— Лучше бы вы спросили, зачем эта стерва вообще все устроила! — сказал Крассур наконец. — Она могла уйти с девчонкой и раньше, когда та сама пыталась сбежать. Палетте ничего не стоило прикончить мальчишку и раствориться в ночи. Тогда бы ее точно никто не нашел.

Ни Феор, ни Имм не знали того, что Аммию поймала именно Палетта. Первый советник попытался развить мысль Крассура:

— Значит, сам ритуал был ей необходим. Она желала заполучить нечто в свои руки и уйти только потом.

— Быть может, все же в Сорн она подалась? — закинул идею Крассур. — Сафьяновый барон выложил бы за нее немалый куш. Он бы втрое приумножил свои владения, если бы на ней женился.