Народ благоденствовал и воздавал хвалу богам, Теим и Ховеншор купались в роскоши, а рыцарские хоругви теснили чудовищ к безлюдному Плетеному взгорью и прогоняли их, едва те осмеливались показаться у окраин. Но от напасти, что тогда объявилась, не защитил бы ни один доспех.

Феор хорошо запомнил тот день. Его поезд подступал к каменному полукружью Горсаха, раскинувшемуся на двух холмах-близнецах, когда по ясному небу вдруг побежали тучи, и все оно налилось страшной чернотой. Потом Погибель дважды облетела степной простор от горизонта до горизонта и напустился промозглый ветер, разносивший странную беловатую пыль, похожую на мелкую соль. Люди его, оглушенные и потерянные, погнали животных к воротам, боясь, что наместник повелит запереться в ожидании волны порченых. Так и вышло — едва они оказались по ту сторону стен, как ворота с грохотом захлопнулись.

Перепугавшись, горсашане попрятались в глинобитные домишки и не показывали носа несколько дней, но это не помогло. Город продолжало засыпать этим горьковатым, омертвелым прахом, от одного взгляда на который местные хватались за молитвенные четки. Он забивался в дверные щели, залетал в дымовые отверстия, и не было от него спасения.

Феору пришлось выложить половину всей выручки обезумевшему от ужаса хозяину постоялого двора, дабы устроить своих людей и переждать бурю. Тем временем в городе уже появились заболевшие.

Сначала бедняге становилось душно, он кашлял, шея его отекала и синела, как после укуса гюрзы. Потом синева расползалась по всему телу, а вместе с ней набухали и прорывались язвы, заполненные зловонным гноем. Но человек не умирал, а впадал в забытье — он все еще дышал, но более не реагировал на голос, свет и прикосновение. Жизнь в нем отныне поддерживалась не силою благодатного звездного огня, а чем-то иным, темным и нечистым.

Разум больного угасал, он переставал узнавать родных, забывал даже, как брать в руку ложку, и зачем вообще она нужна. Постепенно он обращался в животное. В порченого.

На второй день ветер наконец утих, и прах прибило долгожданным дождем, но избавления это не принесло. Городские ворота вновь распахнулись для лекарей, колдунов, целителей и врачевателей всех мастей — страждущие готовы были расстаться с последними монетами, только бы получить долгожданное лекарство. Но ни настои, ни травы, ни пиявки, ни кровопускания, ни заговоры, ни заклинания, ни ворожба — ничего не помогало. Даже молитвы к грозным божествам не приносили горнякам облегчения.

Недуг оказался заразным — один страдалец мог передать частичку скверны еще троим. Не прошло и недели, как поветрие явилось почти в каждый дом.

Вспомнили про отгремевший в небе глас Скитальца и безошибочно определили, что хворь наслал именно он, Белый Владыка, спустившийся со звезд. С его мерзостными слугами южане боролись уже не одну сотню лет с переменным успехом, но теперь жертвой проклятья впервые стал человек из плоти и крови.

Феор решил не дожидаться местного праздника Хапеш и большой ежегодной ярмарки. Он оставил сгоравший в пламени болезни Горсах и направился в родной Ховеншор, но уже в дороге стало ясно, что и там дела обстоят не лучше, ибо скоро навстречу повалила толпа голодранцев.

Город погибал. Как на безумца смотрели на стремящегося попасть внутрь Феора те, кто желал поскорее вырваться из разраставшегося в беднейших кварталах гнезда мрака.

Новоявленные порченые кидались на людей. Стража по большей части сбежала, и улицы залила кровь. Ховеншор охватила страшная паника. Столица могущественнейшего королевства Нидьёра, окруженная рвом и неприступной стеной высотою в сотню локтей, оказалась не готова дать отпор незримой угрозе. Куда-то разом подевались те пять тысяч доблестных рыцарей в сияющих доспехах, что раньше представлялись неприступной твердыней, способной сдержать любого врага.

Родной дом он нашел разграбленным. От болезней не спасал ни высокий титул, ни толстый кошель, а потому высшие вельможи бросили монарший двор, едва разнеслась весть о том, что король Конхан и его супруга Гисмера тоже поддались власти поветрия.

Два дня Феор потратил на поиски, дабы убедиться, что семья его действительно ушла. Голова каравана призывал уйти, пока не поздно, и он решился — вклинился в безостановочный поток, что вырывался из Ховеншора подобно последнему дыханию умирающего.

Простой люд уходил без всякого порядка: одни на восток по наезженному тракту в Теим, другие на север, куда, огибая пустоши Ренга, вела плохонькая дорога в Приречье и Камышовый Дом. Брали с собой кто что успел. Иной находчивый делец ухитрялся даже снять и погрузить на телегу дорогую черепицу с господского дома, не говоря уж о собственном скарбе, а другой ехал с пустыми руками и радовался, что удалось наскрести монет, дабы купить место в караване жене и детям. Цена тягловой животны выросла до небес — за тощего осла, что едва тянул два пуда груза, давали три полновесных золотых, а хороший молодой верблюд мог обойтись в два десятка.

Все эти телеги, кибитки и фургоны, а также расставляемые тут и там шерстяные шатры превратили тракт в кипящую реку, а точнее в непроходимое болото, ибо одно сломанное колесо или лопнувшая спица немедленно останавливали движение на целую версту. И конечно среди беженцев оказались те, что несли в себе семя зловещей болезни. Они заражали ближних, те — других, и так дальше, пока вся вереница спасающихся не превратилась в чумной лагерь, не менее опасный, чем Ховеншор — самый южный из больших городов, что первым принял на себя удар.

И Феор был там — в этой невообразимой клокочущей толчее, грозившей превратиться в огромный могильник. Обезумевший народ норовил растащить его товары и отнять сами повозки — пришлось на последние деньги набрать еще дюжину наемников. К счастью, среди его людей болезнь не проявлялась. Пока.

Феор приказал погонщикам свернуть с тракта на Нохтон — скромный дворик на излучине Рисовой реки. Это был большой риск, ибо туда вела плохонькая колея, часто размываемая в сезон дождей, однако вымощенный камнем тракт до Теима казался опаснее во много крат.

Им повезло, и ранняя осень еще не успела превратить малолюдную дорогу в топкое месиво, но хворь добралась и сюда.

Селение вымерло почти подчистую. Единственная выжившая, растрепанная девушка, зажимавшая в руках какой-то узелок, шаталась по домам и звала кого-то, но на тоненький голосок ее никто не отзывался. Феор сжалился над ней и приказал оставить еды и питья, но не подпускать к стоянке не велел.

Караван его, огибая пустошь, пошел к благоухающему оазисами, укрепленному Теиму, хоть старшие погонщики советовали Феору не идти туда, а направиться вдоль Рисовой на север, к Камышовому Дому, где переждать, пока болезнь не схлынет.

Камышовый Дом был даже не городом, а кучкой мелких промысловых деревушек, ютившихся у слияния двух рек: Ближней и Дальней. Феору приходилось бывать там и договариваться с местными желтолицыми хитрецами о покупке драгоценного золотого дерева — плотного и прочного строевого леса, широко используемого при постройке кораблей. Дичи в тамошних зарослях водилось изрядно, рыба кишмя кишела в затонах, а топкая местность защищала от вторжений как с юга, так и с севера. В каждом из селений власть принадлежала отдельному клану, друг с другом враждовали они редко, а с недавних пор и вовсе объединились под началом верховного лидера, которого называли не иначе как Высокий Камыш. Люди Болот, не знавшие грамоты и железа, лепили хлипкие лачужки на сваях и устраивали свой быт так же, как и сотню лет назад, всячески противясь любым новшествам, которые настойчиво пытались проникнуть к ним из богатого и продвинутого по части наук Теима. Волосы их были словно сажа, глаза узки и лукавы, а лица круглы, как луна.

Феор и сам склонялся к тому, чтобы повернуть к Камышовому Дому, но в Теим наверняка направилась его семья. Отказаться от мысли найти ее он не мог, хоть братья, да и сам отец никогда не считались с ним. Кроме того, дороге на болота резко воспротивилась его малая дружина, ведь там, даже на службе у Феора, они едва ли смогли бы найти хороший заработок.