Даже в полутьме было заметно, что прежде пышущее здоровьем лицо Кайни утратило привычный румянец и осунулось, а под глазами залегли тени. Губы соляного короля были сжаты, на лбу прибавилось морщин. Феор чуть ли не впервые видел его таким угрюмым и серьезным.

— На-ка вот, — Кайни протянул флягу с хмельным медом, Феор отпил.

— Пока я готовил людей, чтоб нашу вертихвостку выкрасть, она сама едва не сбежала.

— Как? — поперхнувшись и выпучив глаза, охнул Феор.

— Тильнов сын. Как-то выманил ее, подговорил воротных. Выскочили из города, но далеко не ушли — поймали.

— Вьюренн? Один?! Что с ним?!

Гибели еще и ребенка Феор бы не пережил.

— Живой. Поколотили только.

— А Аммия?

Кайни хмыкнул и помрачнел, стал прохаживаться туда-сюда по клети, а доски под ним прогибались и скрипели.

— Ей Крассур ничего не сделает. Это его главное сокровище.

— Куда же они хотели бежать?

— Не знаю, — пожал плечами толстяк.

— Ты пригляди за мальчишкой. Пристрой его куда-нибудь. Лучше подальше. Не то погубит себя.

Кайни кивнул.

— Сама княжна в порядке?

— Здорова, но сильно переживает.

Феор вздохнул.

— Не мудрено. Для нее такой позор обручиться с этим… А что Талик и Мадавк? Неужели наместники просто смирились и теперь будут отбивать поклоны низовцу, что держит нож у горла законного правителя?

— Я послал гонцов, но боюсь, что Крассур и этим озаботился раньше нас. От них пока тишина.

— Эх, если бы Вьюренну удалось! Крассур тут же потерял бы свой главный козырь!

— Теперь ее стережет половина дружины. Просто так не подобраться.

— Что он сам вытворяет?

— Народ его долго поминал. Могли и на колья поднять, но тот вовремя потряс мошной с серебром, уплатил щедрую виру, и люди подуспокоились. Недели не прошло, как к нему перебрались почти все ратники: и наши, и гривастые.

— Хайли разве не созывает знамена?

Раткарова жена никогда не славилась отходчивостью. Зачастую именно она подстрекала мужа на открытое противоборство с братьями в погоне за властью.

— Мне донесли, что она прилюдно поклялась отомстить, но сейчас силенок у нее маловато, потому мечи никто не точит. Слишком много из дружины сбежало к Крассуру и перевезло сюда семьи. Теперь у него три сотни свартов.

— Уже объявил себя князем?

Толстяк фыркнул.

— Крассур… как бишь его родовая фамилия? Хвостокрут? Шерстепряд? Князь Дома Негаснущих Звезд! Звучит, будто коза воздух испортила. И пахнет так же. Нет еще, не объявил. Пока регентом выступает совет с ним во главе. Непременно объявит после свадьбы. А свадьбу он назначил после ритуала.

— Ритуала? — нахмурился Феор.

— Да, того самого. Ты же помнишь, что задумывал Раткар со своей мандой. Девка эта, Палетта, тоже поменяла хозяина по щелчку пальцев. Теперь Крассур ко всему прочему вознамерился стать еще и носителем частицы этого дермоносного Великого Света. Тогда, мол, ни у кого не останется вопросов к его роду. Пропоют пару гимнов, сожгут чучело, хлопнут в ладоши и все. Никто больше не осмелится поднять голос. — Кайни невесело хмыкнул. — Гансу он приказал язык отрезать за то, что тот посмел ему возразить. Теперь всей торговлей заведую я.

— Вот уж доверие! Видно, положиться ему совсем не на кого.

Кайни закивал.

— Совет пустует, а в городе… в городе поветрие. Шатар помер.

— Шатар… — тупо повторил Феор. — Сколько всего случаев?

— Много.

Прежде подобная новость повергла бы его в трепет, но теперь, когда княжий холм обступила полноводная река багряной крови, самая смертоносная пагуба не казалась такой уж страшной. Столько бед накинулось на Искру одновременно, что новая не сильно добавила бы страданий.

После домстолля Феор более не ощущал себя тем, кто может и должен заботиться о городе и огораживать его от бед. Теперь он никто, пустое место — несчастный, что едва способен помочь себе самому.

— Что же Крассур?

— Пытался бороться, но ничего не вышло. Хворь не удержать. Она свирепа и легко разлетается. Беженцы мрут как мухи. Ты ведь знаешь, как они там живут — как сраные сельди в бочке. Крассур запретил лекарям и дружине болтать про поветрие, чтоб не пошла паника, но люди-то у нас сметливые — сами все видят. Как не скрывай тайну, она обязательно выйдет наружу. Коней и собак уже выкупают втридорога, а в караван напроситься можно только по хорошему знакомству. Люди собирают вещи и уезжают. Если до морозов болезнь не схлынет, Искру станут покидать целыми толпами, а хворь пойдет еще дальше на север. Без твоего опыта в этих делах боюсь, не сдюжим.

— Ты просишь совета?

— Да. Никто с этим не справится. Никто, — качая головой, ответил Кайни.

Он помолчал немного и снова заговорил:

— Здесь, под землей, лежат кости всех моих предков до четырнадцатого колена. На полях у старой мельницы бегал мальцом и мой отец, и я, и сын мой, и его дети. Так всегда было. Ты пойми, я ведь во всем этом мало соображаю. Этого монаха никто из нас всерьез не воспринял, а ведь он дело говорил. Крассур и его полудурни-сотники ничего не смыслят. Они думают, что это шутки, что все пройдет. Они напиваются каждый день и плевать хотели на то, что будет завтра! Мне страшно, Феор. Пока еще не поздно, мы должны что-то сделать. Нельзя же просто бросить город. Да и куда отступать? В Тучи? А потом? Уходить по льду на Дальний север? Да вот хрен!

Каждое слово Кайни выговаривал с особым тщанием, точно выплевывал, даже ругательства его стали злее и пропитались ядом.

— Закройте ворота. Запретите людям выходить на улицы несколько дней. Обойдите квартал за кварталом, дом за домом и баграми вытаскивайте больных. Жилища, где найдут заразу, заприте и приставьте стражников, обеспечьте кормежку и быт. Всем — всему городу. Ты знаешь, что придется для этого сделать. Затем разошлите вестников по четвертям, накажите не пускать бродяг на порог, а с меняльниками разговаривать из-за тына, потом…

Кайни вздохнул и перестал вышагивать.

— Ох, едва ли они послушаются меня одного. Пойду с утра снова к этому ублюдку просить и требовать, чтоб тебя выпустили.

— Не очень-то хочется садиться с ним за один стол, — скривился Феор.

— Не дури. Если не удержать город сейчас, потом будет не за что бороться. А Аммия останется княгиней без столицы и даже без собственной земли.

Феор угрюмо закивал.

— Даже спрашивать тебя не буду, согласен ты или нет, — жирным пальцем Кайни погрозил Феору, — пойдешь, и всё тут.

— Ладно, ладно. Не отказался бы размять ноги.

— Жди. Может, завтра.

Феор окликнул соляного короля, когда тот, чертыхаясь, уже вылезал из поруба.

— Спасибо, Кайни.

Толстяк не глядя махнул рукой в ответ.

Глухо захлопнулся люк, и Феор вновь остался наедине с крохотным дрожащим огоньком.

***

Тревоги Кайни раздули угли давно ушедших воспоминаний о том, как Феор впервые столкнулся с Белым Поветрием. То было почти тридцать лет назад.

Тогда он, младший сын дворцового вельможи, решил не идти по стезе отца и, выпросив у него немного золота, по уши влез в торговлю. Наняв несколько фургонов, он курсировал между оазисами и великими городами южных просторов: покупал искусно выделанные ткани, драгоценные каменья, зеркала, специи и сбывал это там, где подобный товар был редкостью.

Феор набирался опыта, заводил новые знакомства. Его караваны, где вместо лошадей использовали верблюдов и ишаков, под палящим солнцем ползли по раскаленным пескам и бескрайним пустошам. Они страдали от пылевых бурь и терпели мучительную жажду, когда колодцы на проторенном пути иссыхали, однако каждый прогон приносил огромный барыш, и едва распродав груз, Феор вновь отправлялся в дорогу.

Он был молод и полон сил, а мир вокруг расцветал новой надеждой. Казалось, что невзгоды Ядовитой войны ушли в небытие, и наступал легендарный век Сайяторма, воспетый в Столпах Света и прочих священных писаниях, ибо с каждым годом все дальше простиралась золоченая длань короля Конхана, внука Аддара. Возделывались дикие поля, лес трещал под натиском железного топора, селянам становилось тесно в стенах, а потому на поймах рек одна за одной рождались деревеньки. Проходило несколько лет, и они превращались в крупные полисы.