Снег это или пепел?

Под утро Искорку окутывала томительная мертвенная тишина, и если бы не редкие огоньки, изредка вспыхивающие подле сторожек, можно было подумать, что всякая жизнь оставила город, и он никогда не проснется. Но лиловое небо прояснялось, и с рассветом пробуждались привычные звуки. К княжьему холму несло отголоски неясных фраз, угрюмую перебранку псов и мерное бренчание колокольцев — где-то запрягли первые сани. Но не веселье чудилось в этом перезвоне, а проводы к посмертью.

Княжна предполагала, что без крови не обойдется, но случившееся на домстолле не пригрезилось бы ей и в самом жутком сне. Она закрывала глаза и снова слышала те крики. Перед ней восставали залитые кровью, искаженные от ужаса и боли лица умирающих, и дрожь пробегала по всему телу. Виделся ей и этот безумный взгляд — свирепая самодовольная улыбка, упивающаяся страданиями и смертью. Именно Крассур оказался тем, кого более всего следовало опасаться.

О Феоре нет никаких известий, Астли мертв, Тильн мертв, Раткар мертв, многие сварты также полегли — и искровцы, и загривчане. Крассур умудрился одним махом разделаться со всеми, кто мог ему помешать. В зал ворвались едва ли не семь дюжин его людей вместо обещанных четырех. Никто и вообразить не мог, что он успел набрать так много. Численный перевес позволил легко сломить всякое сопротивление. Они пощадили лишь тех, кто тут же поклялся Крассуру в верности.

Что теперь будет?

Вопрос этот звенел в ее голове, словно отголосок Погибели.

Отчаяние настолько поглотило ее, что разум отказывался связно мыслить, то и дело возвращая ее к кровавой бойне. Первые часы она билась в истерике и ревела, исторгнув из себя столько слез, что хватило бы наполнить целый пруд. Потом чуть успокоилась и уступила сну, но на утро накатывающий волнами мрак только стал гуще. Реальный мир затмил жестокостью самый дикий кошмар, и сбежать из него было некуда.

В ночи перед домстоллем среди осколков прошлого и будущего Аммии удалось отыскать нечто важное, однако тревоги и волнения так поглотили ее, что воспоминания об этом улетучились, едва она с рассветом открыла глаза.

Старкальд жив. Отчего-то Аммия была убеждена в этом заранее и оказалась права. Она набрела на него в тенях. Во сне он видел ее, как Тряпичник или тот странный человек в склепе. Желала бы она знать, откуда у сорнца такой дар. Все это так непросто.

Ее детские заботы меркли перед тем, с чем столкнулся он сам. Раненый, продрогший, безоружный, очутившийся в самом сердце логова порченых. Она попыталась помочь и указала путь к выходу, но видение растаяло, и Старкальд потонул во мраке. Связывающая их тонкая нить оборвалась, больше ей не удавалось нащупать ее. Должно быть, он погиб.

Впрочем, теперь все это потеряло какой-либо смысл. Нет нужды обличать ложь Раткара, ибо изрубленный труп его уже глодают черви. Взамен появился другой властитель, еще безумнее и свирепее.

На дверь ее вделали с наружной стороны засов. Ее пускали только до отхожего места, и то под присмотром. Аммия жутко боялась, что Крассур распорядится запереть и ставни. Тогда покои ее окончательно превратятся в клетку, и от одиночества она сойдет с ума.

Остывший завтрак приносил один из ее новых стражников — лысый наемник с Белых островов, что едва-едва понимал наречие снегов. Лицо у него было каменное, чуждое всяких эмоций. Одним своим видом он показывал, что с ним шутки плохи.

— Где Кенья? — спросила она у него на второй день.

Тот не ответил, а когда Аммия повторила, коротко гаркнул, не удостоив и взгляда:

— Закрой рот!

Сегодня с прислугой переселился сам Крассур, и Аммии оставалось лишь надеяться, что ее челядь просто прогнали, а не пустили под нож. Властные окрики нового хозяина то и дело гремели за стеной, заставляя ее съеживаться у окна, где она проводила почти весь день.

Город бурлил, будто котелок, под которым ярился жаркий огонь. С улицы временами слышались вопли, ругань и конское ржание. К воротам подходили какие-то люди и что-то настойчиво горланили. Они сбивались в ватаги, выкликали брань, и тогда стража Крассура разгоняла их. Во двор въезжали посыльные и поверенные с лицами отнюдь не безмятежными. То и дело сапоги их отбивали дробь на лестнице.

Аммия смогла подслушать лишь обрывки разговоров. Они докладывали Крассуру о стычках с простолюдинами, взявшими в руки ножи, вилы и косы в ответ на убийство их братьев и отцов, о вспыхнувших на окраинах столицы бунтах и разъездных отрядах глиняной дружины, которые постепенно стекались в Искру после очередного оборота по трактам. Крассур раздраженно приказывал горожан не трогать, а возвращающихся свартов вербовать в свои ряды и тут же выплачивать подъемные серебром.

Но низовцев не так просто было унять. Она уже привыкла, что в дом прилетали камни и тухлые овощи, а потому не сильно удивилась новому обстрелу.

Чуть приоткрыв окошко, княжна увидала на сосне в небольшой рощице за забором какого-то незнакомого паренька. Он умостился на ветке у самого ствола, скрытый от любопытных глаз. Одного только его взгляда — жесткого и решительного — вышло достаточно, чтобы понять — это друг. Не каждый низовец посмеет так смело зыркать на первородца. Заметив ее, он вытянул локти на уровень плеч и жестом показал ей полностью распахнуть створки.

— Что тебе надо? — озадаченно буркнула Аммия себе под нос. На таком расстоянии он бы ее не расслышал.

Мальчишка повторил жест.

Княжна пожала плечами и сделала, как он хотел. Тогда мальчишка достал из-за спины короткий лук и махнул ей рукой, чтоб отошла.

— С ума сошел? — шикнула Аммия и отскочила.

Спустя несколько мгновений в комнату навесом залетела тупоносая стрела, к древку которой было что-то привязано. Записка.

Едва она стала ее разворачивать, как за стеной донеслись шаги. Аммия мигом выбросила стрелу во двор, затворила окно, вложила кусок мятого пергамента в первую попавшуюся на столе книжицу, но не успела отдернуть от нее руку, ибо дверь уже отворялась.

— Решил проведать будущую женушку, — ощерился вошедший Крассур. Темные зубы его кривились в разные стороны.

Раньше Аммия почти никогда не задерживала на нем взгляда, ибо даже внешность его отталкивала — это был кряжистый мужлан с широкой мордой, как у свиньи, и хитрыми глазками, посматривающими из-под кустистых черных бровей, что почти сходились у переносицы. Волосат он был безмерно: помимо густой бороды и усов, волосы торчали и из ноздрей и из ушей. Толстенные черные руки его вовсе походили на обезьяньи. Выпирающий живот он стягивал широким золоченым поясом, на котором посверкивала самоцветами рукоять короткого палаша. Несмотря на тучную фигуру, Крассуру была присуща изрядная расторопность и сноровка — от его меча на домстолле приняло смерть немало дружинников.

На мгновение Аммии вновь привиделось его жуткое окровавленное лицо и угли черных глаз, горящие пустотой и смертью.

— Уйди, чудовище! Никогда не стану я твоей женой! — процедила Аммия, вперив в него взгляд, полный ненависти и презрения.

Крассур не воспринял ее всерьез.

— Мурзишься, как кошка. Поучить бы тебя уважению, да не хочется портить милую мордашку, — с дурной ухмылкой произнес он, осматриваясь в комнате, словно медведь, забредший в чужую берлогу.

— Что тебе нужно?

— Родишь мне двух-трех сыновей и будешь жить спокойно.

— Не бывать этому! — вспыхнула княжна.

— Что ты там читаешь? — вдруг спросил рассматривавший портрет Эгелизы Крассур, не поворачиваясь к ней.

— Стихи, — выпалила застигнутая врасплох Аммия.

— Прочти их мне. Мне по нраву поэзия.

— Найми себе певцов. За монетку любой из них споет славу великому изменнику.

Крассур резко развернулся к ней, в два шага подскочил и выбил книгу из рук. Записка вылетела и опустилась прямо ему под ноги. Аммия едва удержалась, чтобы не проводить ее взглядом. Крассур, однако, не обратил на нее внимания. Мимолетная ярость, вспыхнувшая в его глазах, тут же преобразилась в хитроватую усмешку.