— Родина Рчара не здесь.

— Это и так видно.

— Нет! Родина Рчара совсем не здесь. Очень далеко, не доскакаться верхом, не заплыться на корабле.

— Как же называются те земли?

— Высокие Пастбища, – с довольной улыбкой промолвил Рчар. На некоторые вопросы он отвечал охотно, а другие будто не слышал совсем и, как ребенок, показательно отворачивался к стене, не желая о том говорить.

— На севере таких мест не знают. Где они? Далеко ли от Камышового Дома?

— Нет, это все — тут, — отозвался Рчар, особо выделив последнее слово и указав пальцем вниз, а потом добавил, повернув его кверху: — А родина Рчара — там.

Старкальд снова ничего не понял. Он все еще считал его южанином, хотя чем больше тот про себя рассказывал, тем меньше походил на сына солнечных краев. Да и вообще на человека.

На пятый день крышка поруба отворилась, и к полу свесилась петля веревки.

— Суй руки по очереди, — донесся сверху грубый голос.

Их связали и вытянули на непривычно яркий свет. Шульд к тому времени растопил почти весь нападавший до того снег и обнажил на дворе множество проталин, словно дело шло к весне.

У клетей торчала запряженная двойкой пегих лошаденок крепкая телега, в которой умостилось трое других узников. Судя по тому, как они голосили, поймали их совсем недавно. В конце концов, одному пересчитали ребра, а второму выбили пару зубов, и шума поубавилось.

Телегу стали грузить снедью, а мужики все спорили, стоит брать полозья или они возвернутся до того, как землю накроет снегом. Решили взять.

Из разговоров Старкальд понял, что дорога займет не меньше нескольких дней, а повезут их куда-то на восток, посему на ум приходил только один вариант. Какую бы ни поставили охрану, удрать нужно прежде, чем они достигнут пустошей, ибо на открытом пространстве беглецу схорониться негде. Он надеялся подговорить кого-то из вновь пойманных — двое из них с виду были здоровы.

Едва Старкальд помыслил об этом, как на рыжем в яблоках скакуне явился голова отряда — высокий юнец с лицом, отмеченным рябью, пушком на месте бороды и еще не севшим голосом. Вынув наполовину меч из посеревших деревянных ножен, он коротко разъяснил, какую награду получит тот, кто удумает глупость.

Пленников заключили в единое ярмо с несколькими отверстиями для голов так, что даже повернуться в сторону нельзя было без того, чтоб не потянуть за собой соседа. Вдобавок на обе руки Старкальду нацепили большой кожаный кожух в виде варежки до самых локтей — ни выдернуть, ни разорвать.

Шрам на лбу страшно чесался, но приходилось терпеть. Рчар поведал ему что там вырезано, после чего сорнец ногтями располосовал рану и укрыл ее прядью волос, дабы прикрыть позорный знак.

— А по надобностям как ходить в этой штуке? — спросил Старкальд.

— Терпи, — шикнул в ответ Рябой.

К ним присоединилось еще трое лесовиков; таким числом и отправились в путь. Стылые, искрящиеся инеем дубы и смолистые сосны молчаливо провожали их на тайных лесных дорожках, а побитые морозом листья с шелестом летели мимо.

Только к вечеру они выбрались на открытую равнину, но местность Старкальд не узнал, ибо ехали дорогой неприметной, примыкающей к опушке. Оно и понятно — весть о гибели регента уже наверняка достигла столицы, и на трактах теперь переполох.

Пронзительный ветер, налетавший с холмов, стал хорошей переменой после спертого, напитанного зловонием воздуха. Старкальд подставлял лицо его яростным нападкам, ощущая, как дыхание схватывает у ноздрей, и не мог насытиться этим зыбким предвестником свободы. Никогда еще тусклое солнце, проглядывающее через редкие, косматые облачка, не казалось ему таким родным.

Держись, Гирфи, скоро Старкальд придет за тобой.

— Как думаешь, куда везут? — спросил у сорнца один из новоиспеченных рабов, который лишился зуба — пожилой, кряжистый мужичок с узловатыми руками. Голос у него был могучий, но глаза выдавали страх.

— Вернее всего, в Черный Город.

— А чего там?

— Копи. Киркой махать заставят.

— Я бы их этой киркой…

— А ну молчать! — крикнул проезжающий рядом верховой и стегнул обоих бичом.

Чтоб ты под землю провалился, мысленно пожелал ему Старкальд, со свистом втягивая ртом воздух. Боль пробралась даже сквозь овчину, в которую его обрядили. Ничего, еще будет случай поквитаться.

Со свежими конями на ночлег останавливаться не стали, и когда опустились сумерки, рабы основательно струхнули — виданное ли дело, пробираться в потемках по такой глухомани, да еще и связанными. Во мраке просыпались порченые и твари пострашнее, коим не было названия. Старкальд тоже не представлял, на что надеются тюремщики, если набредут на нелюдь? Четверо воинов и себя едва ли защитят, не говоря уже о товаре.

Чудом выжить в Могилах, чтобы подставить горло голодному зверю — подобная кончина под стать только такому нелепцу как он, сказал себе Старкальд. Однако если дойдет до боя, в суматохе у него появится шанс.

Весь день сорнец легонько напрягал и разводил в стороны предплечья, увидав, что при достаточном усилии и упорстве кожух можно растянуть. Еще он глядел и оценивал: по повадкам вывел среди стражей самого умелого воина, приметил ленивого и нерасторопного, выискал бдительного тревожника, который часто оборачивался на телегу.

Жалобный скулеж пленников стихнул сам собой: одни уснули, оперевшись о деревянную раму ярма, другие лишний раз боялись пикнуть. Метая беспокойные взоры во тьму и пуча зенки, они прислушивались к лошадиному топоту, страшась уловить в перестуке нечто иное, чужеродное — глас самой ночи.

Вдруг послышался короткий свист. Это юнец-командир позвал своих и указал острием меча на какие-то ветки у дороги.

— Это что за образина?

— Рога, вроде. Череп олений, — ответил ему один из стражей, подъехав поближе.

— А чего они на палке? Вон на них не то бусы, не то камни на веревочке. Идолище какое-то.

Сонный Старкальд поднял голову.

— Разбей-ка ее. Мало ли дурней на дорогах. Понаставят своих образов и молятся им, путников пугают — приказал командир.

— Нужно ли? Может, знак какой? — сомневался страж.

— Расколоти, говорю.

— Стой! Не ходи! — крикнул сорнец.

Рабы разлепили веки, и все тут же обернулись к нему. Воин, спрыгнувший было с седла, застыл в двух шагах от корявого тотема.

— Это ловушка. Недобрые люди ставят. Культисты. Только прикоснись, и умом двинешься, — пояснил Старкальд.

— Откуда знаешь?

— Много я таких встречал. Видел, что с человеком делается, если он сдуру ломал эти страшилища. Один глаза себе выдрал и съел, а другой всю семью перерубил колуном. Не шучу я. Не троньте их.

Стражи мрачно переглянулись и решили поверить его слову. Обошлось.

До самого утра перепуганные невольники донимали Старкальда вопросами: чего он еще знает, каких тварей бил, где бывал. Он отвечал, пока не надоело, а потом притворился спящим.

Солнце рассеяло окутавший луга мрак, согнало остатки темноты в глубину чащи, и ночные кошмары отступили.

Стражам наскучило то и дело стегать перешептывающихся мужиков. Хлыст мелькал все реже, и пленники осмелели. Старкальд вызнал их имена: Ядди, Вульт и Торн — с последним он уже успел поговорить. Бедняги-скотоводы шли из загибающегося Приречья в Сорн наниматься на сбор урожая, но никакой работы не нашли и подались на север.

— Смотришься в аккурат, как гнилая репа, да и пахнешь, — подмигнул Старкальду сидящий подле Ядди — чернозубый мужичина неопределенных лет с блестящими, зеленоватыми глазами.

— Не отказался бы сейчас от репы с маслом или баранины на меду, — пробормотал Старкальд.

Ядди хмыкнул.

— В Черном городе ты кашу из толченого камня и лебеды за пир посчитаешь.

— Жаль только, долго туда ехать.

— Куда тебе спешить-то? — спросил его Торн.

— Озимые не засеял еще, — ответил Старкальд и добавил, со значением кивнув на отъехавших вперед сопровождающих: — не поможете с севом?

Ядди и Торн сразу уловили в его словах нужные нотки и сообразили о чем он. Они нахмурили лбы и глянули на него оценивающе. Телосложением Старкальда природа не обделила: широкие плечи, мощная грудь и горбинка на носу, оставшаяся от давнишнего перелома, выдавали в нем сварта.